Воспоминания Ивана Федоровича Немченко – полковника, командира 769-го Карпатского Краснознаменного горно-артиллерийского полка 242-й Таманской Краснознаменной ордена Кутузова второй степени горно-стрелковой дивизии 3-го Карпатского горно-стрелкового корпуса с сентябрь1945 г. по август 1946 г.
(Отрывок из книги “Записки лейтенанта артиллерии” Немченко И.Ф. – Самара: издательство «Омега», 2007 год)
От города Кременчуга на северо-запад к большому селу Власовка, на удалении почти километр от левого берега Днепра, тянется искусственное земляное возвышение – насыпь, преграждающая обходной путь разливающимся весенним водам Днепра в город. Вдоль насыпи, с каждой стороны, раскинулись крестьянские поселения под общим названием Кривуши. В пяти километраж от города, почти рядом с километровым указателем, от насыпи вправо на север отходит дорога, ведущая к селению, около шестидесяти домов которого своим расположением напоминают букву «Р», написанную с запада на восток. Участок, занимаемый домами, ограничен с запада и севера болотами, переходящими в луга сочной травой, на которых с памятных времен выпасались стада коров, принадлежащих хуторянам. С юга – песчаник. Стоило только подняться незначительному ветру, как мириады песчинок застилали все вокруг, проникая в малейшие щели, ослепляли глаза, затрудняли дыхание. Этот небольшой хутор носит название Коваливка. Здесь мой отчий дом.
Даже теперь, спустя более много лет, до мельчайших подробностей помню каждый дом, каждый крестьянский двор с приусадебным участком, какими они были до Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.
Здесь родились мои оба дедушки и обе бабушки. Здесь в 1888 году родилась моя мама Пелагея Яковлевна Коваль и прожила немного более чем семидесяти трех лет. Здесь в 1890 году родился мой отец – Немченко Федор Федорович и прожил семьдесят шесть лет. Здесь родился и провел свои детские годы и я.
Само название хутора, по-видимому, пошло от того, что большинство проживающих здесь носили фамилию Коваль, а потом уже следовали (по численности) фамилии – Немченко, Волошин, Билык, Нитка и, как одиночные фамилии – Поцыбай, Ткач, Полах, Сухой…
Крестьянские дома располагались так, чтобы входные двери в избу и большинство окон были обращены на юг, к солнцу. Вот и глинобитный приземистый домик моего дедушки по отцу – Федора Климовича – с покосившейся дверной рамой, тремя окнами на юг и двумя на восток. Толстая камышовая крыша придавала ему какую-то солидность и устойчивость. Длинный покосившийся от времени сарай и колодец с деревянным срубом и журавлем, облегчающим подъем ведра с водой из колодца – вот и все надворные постройки.
Почти половину сарая занимала комoра, как ее называл дедушка, где стояла деревянная ступа, чтобы толочь пестом просо на пшено, и самодельный примитивный столярный станок с небольшим набором инструментов – пилой, топором, рубанком и фуганком. Здесь же на особой полке лежали «фельдшерские» принадлежности – самодельные инструменты для «пускания крови» у животных. В средней части сарая ютилась пегая лошаденка, а в следующей – серая, с большими рогами, корова.
Весь двор огорожен плетнем – изгородью из сплетенных прутьев и ветвей. Выход на улицу прикрывали ворота и калитка, изготовленные из жердей средней толщины.
От ворот к усадьбе деда Нитки Иосифа также тянулась изгородь, вдоль которой росли деревья, в основном колючая акация. За домом росла раскидистая шелковица, плоды которой ранней весной составляли лакомство не только для детей, но и для многих взрослых. Шелковица первая весной приносила радость людям.
За домом небольшой участок земли занимался огородными культурами, составляющими основу питания семьи в течение всего года. А дальше за огородом росли высокие клены, вокруг которых хоронили своих предков Немченко. Каждая фамилия имела свое место захоронения предков – небольшое кладбище, обнесенное живой изгородью. Свое кладбище имели Ковали, Волошаны и другие
В доколхозный период дед Федор, как его называли в хуторе, по утрам запрягал в повозку-грабарку свою пегую лошаденку и ближайшим путем направлялся в город. Он был грабарем – по найму перевозил сыпучие грузы: глину, песок, щебень, а также кирпич и другие грузы для нужд строительства, как организациям, так и частным лицам города. Возвращаясь во второй половине дня домой, он все светлое время вместе с бабушкой трудился на огороде.
Все хуторяне и жители ближайших деревень считали дедушку Федора искусным умельцем и большим знатоком. Его натруженные руки могли запросто вырезать из дерева фигурки людей и животных, делать свистки и сопилки – продолговатый свисток, похожий на свирель. Он умел «пускать дурную кровь» у животных. Иногда во дворе, под сараем, можно было видеть привязанную корову или крестьянскую лошаденку, у которой на шее из вены текла кровь. Как пускать эту кровь и сколько ее надо выпустить, знал только он один.
Вечерами, обычно по субботам, во дворе рядом с колодцем разжигали костер, на котором в большом чугунном котле варили кондер – жидкую пшенную кашу, сдобренную салом и заправленную поджаренным луком.
Вокруг котла с деревянными ложками, которые делал сам дедушка Федор, располагалась вся родня от мала до велика. Иногда приходили и соседи, и начинались беседы на различные житейские темы. В это время я уже умел читать (а научился я читать еще до посещения школы), и собравшиеся у костра слушали мое чтение какой-либо интересной книжечки. Всем очень нравились юмористические рассказы Остапа Вишни. Их слушали с большим интересом. Некоторые отрывки или целые рассказы приходилось повторять по несколько раз. Иногда они повторялись присутствующими, но уже в своей интерпретации. Смех и веселье царило у костра!
Прямо через дорогу стоял дом моего отца, дом, где я родился. В отличие от деда, отец пошел в рабочие. Работал в кузнице Кременчугской электростанции молотобойцем. Кто бывал в кузнице, тот хорошо знает, как кузнец, положив на наковальню нагретый до красна кусок железа, молоточком указывает молотобойцу, куда следует бить молотом. Труд молотобойца тяжелый и изнурительный. За рабочий день отец так намохается молотом что, придя, домой уже ничего не может делать – руки болят. Не смотря на то, что он был молотобойцем, он был искусным кузнецом, настоящим мастером ручной ковки. Все металлические приспособления у дверей и окон дома, сарая, погреба, колодца, ворот и калитки – все это дело рук отца.
Наш дом и приусадебный участок располагались на песчанике. Чтобы росли фруктовые деревья – вишня и абрикосы – отцу, работая после возвращения из кузницы, а также по воскресеньям, приходилось рыть глубокие ямы. Только через полтора-два метра заканчивался песок и начинался чернозем. Докопаться до чернозема было очень трудно, а выбрасывать его наверх было еще труднее. Иногда на помощь отцу приходили все мы – мать, сестра моя Фрося и я, вытаскивая ведрами с помощью веревки чернозем наверх из глубоких ям. Затем в ямы засыпали песок, сверху чернозем и сажали фруктовые деревья. Вишни и абрикосы выросли через несколько лет на славу и давали потом хороший урожай. Немногие знали, как все это нам доставалось.
По другую сторону усадьбы деда Федора находилась обширная усадьба его брата деда Якима. Сразу за изгородью стоял дом Данилы – старшего сына Якима. Далее старый покосившийся дом деда Якима, где он жил вместе с младшим сыном – Павлом. Данило и Павло имели в своих хозяйствах по одной лошади и работали в городе на подрядных работах, перевозя всевозможные грузы. Дед Яким в своем хозяйстве имел еще пару круторогих волов, которыми по весне вспахивал свой и соседние огороды, а остальное время использовал их как тягловую силу в различных сельскохозяйственных работах.
Рядом с усадьбой моего отца располагалась усадьба Волошина Павла Ивановича. Его супруга Евгения – родная сестра моего отца. Павел Иванович в своем хозяйстве имел ломовую лошадь. Работал он на лесопилке в городе на берегу Днепра. Он с помощью лошади вытаскивал из воды бревна из сплавляемых по Днепру плотов. Домой он часто привозил скрутни – плетения из лозы, которыми скручивали бревна на плотах. Иногда он привозил небольшие деревянные домики, служившие укрытием от непогоды сплавщикам плотов.
Каждую весну, на праздник Пасхи, Павло Иванович сооружал качели для своих детей, которых у него было четверо – три дочери: Анастасия, Оляна, Вера и сын Александр. Качели – нехитрое устройство из пяти жердей и подвешенной на канатах доски, служащей сидением. Самое излюбленное развлечение сельской молодежи на Пасху – это кататься на качелях. Такие качели сооружали на хуторе в трех-четырех местах.
На болотах росло много рогоза – многолетнего высокого болотного камыша, листья которой шли на различные плетения (корзины, лапти и т.д.) и для покрытия сараев и домов. Корневища рогоза, а также молодая поросль содержат сахар и крахмал. Как только уже можно было выдержать голым ногами, температуру болотной воды, мы, дети хуторян, лезли в болото за корневищами («спичаками») и молодым рогозом. Это был наш первый весенний подножный корм.
По весне, когда от солнечных лучей нагревалась вода в озерцах и болотах, а на лугах появлялись первые полевые цветы и буйно зацветала ромашка, мы, мальчишки, гурьбой, перейдя болото по кочкам и вброд, выходили на луга. Рвали душистую ромашку, сушили ее на солнце и ее заваривали чай. Даже теперь, спустя много-много лет, душистый запах заваренной кипятком ромашки, купленной в аптеке, напоминает мне мои детские годы.
На лугах над нами с неимоверным криком и гамом носились стаи речных чаек с короткими ногами и густым оперением. Они гнездились на лугах, вокруг болот, на кочках. Яйца чаек у нас считались съедобными и мы их собирали, чтобы дома сварить или приготовить яичницу. Чайка, обычно откладывала в гнездо четыре яйца. Если нам встречалось гнездо с четырьмя яйцами, мы его не трогали, считали, что эти яйца уже с зародышами. А где яиц в гнезде было меньше – такие яйца забирали. Мы не думали, это было хорошо или плохо. У нас было единственное желание – собрать побольше яиц.
После пасхальных праздников вскоре наступает пора выпаса на лугах крупного рогатого скота. Каждый житель хутора в своем хозяйстве имел одну, две коровы и одну, две головы молодняка. Самая счастливая пора детства для нас, хуторских мальчишек и девчонок, – это время выпаса скота. Мальчуган с шестилетнего возраста уже мог пасти одну голову скотины. Все пастухи, от малолетнего подпаска до взрослого мужчины, дружили между собой. Сколько романтики в мечтах, веселья, смеха, задора у каждого в эту радостную для него пору! А дружба, завязанная на пастбище, продолжалась и в последующие годы, а у некоторых юношей и девушек она переходила в любовь на всю жизнь. Так зачастую складывались крепкие семьи.
Спичаки, молодой рогоз, коренья трав, печеная картошка, огурцы, помидоры, вишня и абрикосы, яблоки и груши, морковь и кочан капусты, арбузы, вареная кукуруза, печеная тыква и многие другие растения были основной пищей пастухов.
Богатая витаминами пища, свежий воздух, солнечные, воздушные и водяные ванны в естественных условиях делали свое дело. К осени все мы были загорелые, окрепшие, веселые и жизнерадостные, приученные к домашнему крестьянскому труду, неприхотливые к пище, полные впечатлений пережитого за лето, приходили в школу.
По воскресеньям нам, мальчишкам, зачастую приходилось испытывать особое удовольствие от того, что нам, совместно со старшими парнями разрешалось купать лошадей в озере. Озеро Сайково, находящееся недалеко от хутора по дороге в город, было небольшое, но достаточно глубокое. Вода в нем была теплая, чистая, берега песчаные. Сидя верхом на лошади, вцепившись руками в гриву, мы скакали к озеру, купали там лошадей, сами купались, а затем верхом на лошадях возвращались домой, сдерживая лошадей от бега, чтобы не загнать.
В нашей семье было всего четверо детей. Старшая сестра Ефросинья (по домашнему Фрося) рождения 1911 г., старший брат Захар, который умер в младенчестве, не дождавшись моего появления на свет зимой на праздник Крещения в 1919 году, и сестра Мария рождения 1924 года.
Дедушка Федор был неграмотный. Но, не смотря на это, он первый привез мне из города букварь, который я не выпускал из рук ни днем, ни ночью. Моя мать, как и Фрося, были неграмотные и только отец закончил два класса црковно-приходской школы и знал буквы, мог с трудом читать. Он и называл мне буквы в букваре, каждый день по одной букве. Я так старался их запомнить, что уже через некоторое время начал слагать слова. Так первые сложенные мной из букв слова встречались радостью всего дома, всей семьи.
Свою первую организованную учебу грамоте начинал не в школе, а у бабушки Василисы Михайловны, которую между собой мы называли бабушка Васа. Она жила в отдельном домике на окраине Кривушей, упиравшейся в песчаник, разделяющий наш хутор с Кривушами. Она была не из местных, а откуда-то приезжая. За небольшую плату деньгами и, главным образом, продуктами питания, она обучала нескольких мальчиков и девочек нашего хутора, родители которых решили приобщать своих детей к грамоте еще с раннего детства до поступления в начальную школу.
Я и сейчас хорошо помню, как, закончив выводить плохо отточенным карандашом палочки и кружочки на каких-то клочках бумаги (тетрадей тогда у нас еще не было), сидя за самодельным столом под развесистым деревом, мы располагались вокруг бабушки Васы. Мы с затаенным дыханием слушали, как она читает нам книжки, рассказывает сказки, учит нас повторять услышанное. С какой детской наивностью и настырностью мы брались за разучивание букв, составление слогов и слов по понятным для нас сельских ребятишек картинкам природы. Мы быстро научились считать и читать. А вот с письмом у меня получалось неважно, можно сказать, плохо. Может потому, что я от природы оказался левшой или по какой-то другой причине, но за всю свою учебу в школах я так и не научился красиво и ровно писать буквы. Начинаю писать как будто бы ровно и красиво, но уже через две-три строчки начинают появляться такие каракули, что не походят ни на какие буквы. Сам уже не могу прочитать, что написал.
Вскоре наша учительница переехала в наш хутор и стала жить недалеко от моей бабушки по матери – бабушки Гали в доме Дмитрия Прокопьевича Коваля. Кривушанские дети нашей домашней школы отсеялись, а учиться вместе с нами стали две дочери Дмитрия Прокопьевича – Александра и Ефросинья, которые сразу же показали незаурядные способности и прилежное отношене к учебе.
Сидя за самодельным длинным столом на самодельных скамейках, сделанных Дмитрием Прокопьевичем – а он был в хуторе искусным плотником – мы продолжали постигать азы грамоты. С учебниками было сравнительно хорошо: каждый из нас имел свой букварь, а также на два-три человека задачник. Но с тетрадями было совсем плохо. Их вовсе не было. Наши родители, кто как умел и мог, делали нам самодельные тетради из различной серой оберточной бумаги, аккуратно начерчивали на них необходимые линейки или клетки, имитируя настоящую тетрадь. Однако это не мешало нам учиться писать и считать. Недоставало карандашей. Каждый огрызок карандаша ценился на вес золота, если можно так сказать (о золоте тогда мы не имели еще никакого понятия), плохо было с перьями для письма, чернилами. Одна самодельная перьевая ручка приходилась на два-три ученика. Такими ручками писали только в «школе», где они и хранились у бабушки Васы. Чернила тоже были самодельные из крепкого свекольного кваса, грифеля химического карандаша или горелого сахара.
К моменту поступления в настоящую школу я уже умел прилично читать не только по букварю, но и книжечки с рассказами.
В конце августа 1927 года я заболел сыпным, а затем брюшным тифом, вместе с другими ребятами нашего хутора. Вместо того чтобы ходить в школу, несколько месяцев мне пришлось лежать в постели с высокой температурой, мечась в горячке. Только своевременное обращение моих родителей к врачу из Кременчуга – доктору Еременко, и безукоризненное выполнение всех предписаний его, помогло моему организму, боровшемуся за жизнь, победить недуг.
В январе месяце 1928 г. поднялся с постели, быстро окреп. И одним моим единственным желанием было пойти учиться в школу.
Благодаря моей настойчивой просьбе, умению хорошо читать и считать, с помощью моего дяди – младшего брата моей мамы – Петра Яковлевича Коваля, работающего председателем Кривушанского сельского совета, меня в начале февраля 1928 года определили в Кривушанскую четырехлетнюю школу в первый класс. Но с непременным условием, что если я не сумею освоить всю программу за первый класс, то останусь в первом классе на следующий год.
Однако этого не случилось. Быстро освоившись с порядками в школе и обстановкой в классе, я со всеми учениками класса успешно окончил первый класс. Знания, полученные мною от бабушки Васы, не пропали даром! Моему успеху в учебе радовались и мои родители, и мои родственники.
Школа размещалась в одноэтажном кирпичном здании. В нем – кроме учительской, общего зала, где ученики, как муравьи в муравейнике, копошились на переменах – четыре классных комнаты, где учились группы учеников с первого по четвертый класс. С другой стороны здания в виде отдельного пристроя – помещение, где жила семья директора школы.
Грозой учеников были не директор школы, не учителя, а уборщица – бабка Курелыха. Она строго следила за порядком в школе, особенно на переменах до начала занятий. Непослушные, дерущиеся мальчишки тут же получали от нее оплеуху или же веником по спине. И никто никогда никому на нее не жаловался. Стоило бабке Курелыхе появиться в зале во время перемены, как сразу воцарялась тишина и спокойствие, лучше, чем на уроках в некоторых классах.
Во дворе школы между деревьями оборудована спортивная площадка со множеством самодельных спортивных снарядов. Только параллельные брусья были откуда-то привезены. Занятия по физической культуре в школьное расписание не включались, но на всех переменах, осенью и весной, все ученики выходили на эту площадку и занимались, кто подтягивался на перекладине, на канате, кто-то упражнялся на брусьях, играл в городки, выполнял прыжки в высоту или в длину, ходил по бревнам – бумам. Среди учеников часто можно было видеть и молодых учителей. После окончания уроков ученики не спешили разбегаться по домам, а зачастую продолжали занятия и игры на спортивной площадке. Первый сельский клуб в селе Кривуши размещался в здании, построенном и принадлежавшем помещику – пану Остроградскому. Это здание было по соседству со школой. В одном из помещений находилась квартира бабки Курелыхи, которая когда-то работала прислугой у пана.
В небольшом продолговатом зале оборудовано возвышение в виде сцены. На этом возвышении во время собраний или сходок устанавливали длинный самодельный на перекрещенных ножнах стол, покрывали его красным кумачом. За столом на длинной скамейке размещался президиум собрания. Большая половина зала была обставлена длинными деревянными скамейками, на которых усаживались собравшиеся хуторяне. Во время демонстрации кинофильмов – что случалось два-три раза в месяц – перед сценой, прямо на полу, устланному свежей соломой, размещались хуторские дети, которых для просмотра кинофильмов пропускали бесплатно, лишь бы тихо сидели. Киносеансы длились часа два и более, так как после каждой части надо было заново заряжать лентой передвижной киноаппарат, который устанавливался тут же в зале на столе. Так как электрического света в селе и на хуторах не было, то для просмотра кинокартины надо было вручную крутить динамо машинку (динамик), которая давала ток для киноаппарата. Два-три взрослых парня за рукоятку плавно крутили динамик. За это они имели право бесплатно смотреть кинокартину. Всегда находились охотники крутить динамик. Сейчас я уже не помню названия тех кинокартин, но вспоминаю, что они были о жизни Т.Г. Шевченко, банде батьки Кныша, об украденном автомобиле, похитители которого все время убегали на нем от погони, и другие фильмы. Некоторые дети во время киносеанса засыпали на соломенном полу и тогда, после окончания кинокартины, их приходилось взрослым будить, чтобы они отправлялись домой.
Среди поселян нашего хутора жили три брата – Павел, Трифон и Василий Паньковы. Такое прозвище они получили от имени их отца, которого звали Панько. Настоящая фамилия их была Коваль. Они различались между собой не только именами, но и внешним видом, характером и особенно судьбой. Старший брат – Павел жил на дворище своего отца, состоящем из добротного крестьянского дома, большого двора с множеством всевозможных построек. Он имел самый большой надел земли, обрабатывать который приходилось с помощью наемных рабочих – батраков. В период коллективизации Павел, как единственный кулак в хуторе вместе со своей семьей был выслан за пределы области, хозяйство его было распродано на торгах. На базе дворища организован колхоз имени Г.И. Петровского. Трифан, считавшийся середняком, здесь же рядом имел свое дворище, но уже меньшее – с приусадебным участком. Он, зная участь своего старшего брата, один из первых вступил в колхоз, передав туда своих пару лошадей и весь сельскохозяйственный инвентарь. Сам вместе с супругой (детей у них не было) добросовестно работал в колхозе. Дом младшего брата Василия стоял на отшибе на границе с песчаником и вокруг себя не имел, как говорят: ни кола, ни двора. Единственно, что он имел в своем хозяйстве, так это охотничье ружье и охотничью собаку. У него был сын Арсений, если не ошибаюсь, 1922 года рождения, с которым впоследствии у меня сложилась хорошая дружба. Василий был единодушно избран председателем колхоза имени Г.И. Петровского.
Рядом с колхозным двором располагался участок земли, принадлежащий какому то пану. Никто из хуторян не знал его фамилии. Считалось, что в период революционных событий на Полтавщине этот пан куда-то бесследно исчез. На панской усадьбе был добротный небольшой домик, вокруг которого росли фруктовые деревья и орехи. Так как этот дом долгое время считался ничейным, то с организацией колхоза в нем была организована изба-читальня, где по вечерам после работы собиралась колхозная молодежь. Зимой по вечерам, натопив печки избы-читальни камышом или соломой, зажигались керосиновые лампы, и собравшаяся молодежь устраивала собрания по различным поводам. Вечера, как правило, заканчивались танцами под гармошку, а иногда и обыкновенную балалайку.
С момента организации колхоза и открытия избы-читальни секретарем комсомольской ячейки хутора был мой двоюродный брат – моя и его мать были родными сестрами – Иван Гаврилович Ткач. Он возглавлял комсомольцев хутора до призыва в ряды Красной Армии в 1936 году. Он же осуществлял всю организационную работу в избе-читальне.
На площадке по соседству с избой-читальней по весне юноши оборудовали качели и гигант – вкопанное в землю толстое бревно длиною до шести метров, на верху которого смонтирована металлическая тарелка с четырьмя крючками, за которые прикреплялись длинные канаты. Эти канаты заканчивались у земли петлями. В весеннее майское время катание на качелях и упражнение на гигантских шагах были излюбленным занятием молодежи хутора.
Хорошо помню наводнение 1931 г.
Мы, любопытные мальчишки, были свидетелями того, как паводковая вода выходила из берегов Днепра, заполняя низины и лощины между его основным руслом и дамбой, сооруженной после наводнения еще в 1917 г. для задержания воды, проникающей в г. Кременчуг. Незаметными ручейками, увеличивающимися с каждой минутой, вода пробивала себе путь к старой «прорве» – месту, где вода в 1917 г. прорвала дамбу и вымыла большого размера яму, размером с небольшое озеро, которое в народе называлось Прорвой. Там была такая глубина, что никто из ребят и даже взрослых не могли достать дна во время купания. Теперь в этом месте участок дамбы был значительно укреплен. Мы наблюдали, как за каких-нибудь два-три часа днепровская вода пробралась к старой прорве и начала ее пополнять и уже к вечеру старая прорва начала выходить из своих берегов. А уже через день вода так высоко поднялась, что пришлось принимать меры – укладывать мешки с песком – чтобы она не перебралась через насыпь дамбы
Все надеялись на то, что этот могучий поток весенней воды можно будет сдержать в границах дамбы. Но не так-то было. В одну из ночей вода на новом участке дамбы, удаленном на триста метров на север, начала прорывать насыпь напротив крестьянских домов на другой стороне насыпи.
Прорвав дамбу в новом месте, а затем и против старой прорвы, вода хлынула в болото, лежащее к западу и северу от нашего хутора. Она так быстро начала пополнять болота, что на вторые сутки уже пришлось ее сдерживать на другой дамбе, сооруженной в одном километре от города. Но и здесь ее не сумели удержать. Прошло несколько дней и вода прорвала и эту дамбу, вырыла большой котлован – новую прорву и хлынула в город. Это уже третье наводнение в г. Кременчуге, когда паводковая вода попадала в город одним и тем же путем. Первое наводнение было в 1845 г., второе – в 1917 г. и вот теперь, в 1931 г.
Теперь в городе все подвалы, дворы и улицы были залиты паводковой водой. Население города было своевременно эвакуировано на песчаную гору за городской тепловой электрической станцией. Всего несколько дней стояла в городе паводковая вода, принесшая городу и его населению многочисленные убытки.
В нашем хуторе, в районе расположения нескольких домов, образовался небольшой островок, протяженностью с востока на запад метров 500, а с севера на юг – 250-300 метров, где было сосредоточение всех людей и животных хутора, да и не только хутора, но и ближайшей части Кривушей. Все остальное было залито водой. Нам на островок продукты питания, главным образом хлеб, соль и др., доставляли на лодках и дубах – это большие лодки, на которых можно было перевозить не только людей, но и лошадей с повозками.
Так целую неделю мы жили «цыганским табором» на островке. Если бы уровень воды поднялся еще на полметра, то и наш островок был бы покрыт водой. Жизнь на островке, особенно ночью, нам представлялась какой-то таинственной. Темные весенние ночи – то там, то здесь мелькали огоньки, горели костры, непрерывно мычали коровы, ржали лошади, лаяли собаки. И только к утру, когда уже начинало светать, все умолкало, как будто устало за тревожную ночь, все живое погрузилось в сон. Но сон этот был недолгим. С восходом солнца наступала жара, становилось тяжело дышать. Угнетало ощущение ограниченного пространства и кругом, куда не посмотри, была одна вода, вода…
Постепенно вода начала убывать. У всех намного стало легче на душе. На освободившиеся от воды подворья, начали возвращаться их хозяева. Надо было приводить все в порядок. В погребах, с кирпичными или цементными стенами и полом, стояла вода, ее надо было вычерпывать ведрами. В лощинах, выемках, где еще оставалась вода, было много рыбы – карпа. В некоторых местах их ловили просто руками, а в некоторых – ходили и подбирали с мокрой земли еще живых рыб. На освободившихся от воды полянах зазеленела трава, появились первые цветы. Жизнь входила в свое обычное русло.
Недалеко от нашего дома, на песчанике, как только спала вода, по предложению соседа деда Иосифа Нитки, наши семьи посадили бахчу – арбузы, дыни, тыквы. К концу лета там, на славу выросли крупные арбузы и дыни; им, казалось, не было числа. Дед Иосиф построил из веток и соломы на пригорке шалаш, в котором мне с дедом Иосифом приходилось проводить много ночей, охраня бахчу от набега мальчишек с соседних хуторов и сел. В это лето чего-чего, а арбузов и дынь мы наелись вдоволь. Я и теперь иногда вспоминаю, какие они были сочные и сладкие, просто таяли во рту.
Кроме приусадебных земель и небольшого клина земли непосредственно возле хутора, основное колхозное поле было в обширной степи за селом Песчаным. Там на отдаленном поле был организован колхозный полевой стан с постройками для жилья людей полевой кухней, местами для размещения сельскохозяйственной техники и коновязями для лошадей. В разгар полевых работ на этом стане целыми неделями жили и трудились колхозники, в основном молодежь, выполняя все полевые работы. На колхозный полевой стан часто приезжала кинопередвижка.
Автор: Иван Федорович Немченко
Материал предоставлен сыном Ивана Фёдоровича – Владимиром Ивановичем Немченко, г.Самара