Марко Моисеевич Компанеец

Марко (Мордехай) Моисеевич Компанеец был промышленником, купцом второй гильдии и миллионером. Жил он с семьей в городе Кременчуге Полтавской губернии, на самом берегу Днепра.

Кременчуг тогда был уездным городом на левой стороне Днепра при Харьково-Николаевской железной дороге. Удобное положение Кременчуга при железной дороге и судоходной реке способствовало развитию торговли. Главный предмет привоза – лес. В 1892 году в Кременчуге было 7 лесопилен и 3 пивоваренных завода. Евреев 33245, православных 18854.

Кременчуг в 19-ом веке был процветающим промышленным городом, вторым по значению после Харькова. В конце века он стал приходить в упадок, уступив место развивающемуся Екатеринославу. В 1850-1860 годах еврейское население города стало быстро расти за счет переселенцев из Белоруссии и Литвы.

Компанеец владел громадным земельным участком – на этом участке находился его лесопильный завод, пивоваренный завод и завод искусственных минеральных вод. Не нужно думать, что это были какие-то могучие заводы. Скорее, это было нечто похожее больше на скромные предприятия. Рабочих там было, скорее всего, не много. Даже всё это было, вероятно, на одном участке. Компанеец был упомянут на украинском сайте о развитии промышленности в Кременчуге, о заводах 19-го века. Но теперь этого сайта нет. Так же указывалось, что пивоваренный завод, вместе с другим предприятием, получил название «Смычка». Кроме того, здесь же был и жилой дом Марко (Мордехая) Моисеевича Компанейца. Дом был большой, вероятно, одноэтажный и семья была большая, достаточно патриархальная. По другим сведениям дом был двухэтажный. Сохранилась история: во время погрома вся семья спряталась на втором этаже. Вдруг, внизу раздался шум. Марко Моисеевич, собрался с мужеством и выглянул. В комнате стояла корова и смотрелась в зеркало. Видимо, забыли запереть одну из дверей. Дом был богато отделан, в столовой были панели красного дерева. Взрослые, женатые сыновья – не смели курить в присутствии хозяина; родителям, конечно, говорили «вы», если отец семейства стоял, то сыновья не сидели. Из писем Марко Моисеевича к сыну видно, что они были на «ты».

Жена Марко Моисеевича – Михла Ароновна. Отец Михлы Ароновны, его звали Арон бен Арье-Зеев Коэн был раввином. У него было, по рассказам, восемь сыновей. Он дал им разные фамилии, чтобы выглядело, будто каждый – единственный сын. Единственного сына нельзя было забрать в армию. Фамилии были Айзенштадт, Эпштейн и Каценлеленбойген. Один из них – Элиэзер Каллир, был Айзенштадт. Он некоторое время жил в Бродах, в конце 18-го века, в то же время, когда и Арон бен Арье-Зеев. Возможно Арон был женат на его сестре или дочери. Айзенштадты были из той же династии Каценелленбойгенов. Будучи аристократами, они любили между собой пережениваться.

В 1726 году в Богемии, Моравии и Силезии был принят закон, который требовал, чтобы каждый еврей, желающий вступить в брак, получил специальное разрешение. Смысл этого закона предусматривал строгое ограничение еврейских браков. Только один сын в семье мог вступить в брак, количество разрешений соответствовало количеству смертей в данном кагале. Евреи обходили этот закон и секретно вступали в брак, регистрируя его под фамилией матери. Другие принимали фамилию по матери, чтобы избежать призыва в армию. Иногда принимались фиктивные фамилии, чтобы иммигрировать (The Dictionary of Jewish names and their History, Benzion C, Kaganoff.).

Фамилия Михлы была Коган, по-еврейски Коэн. Арон бен Арье-Зеев пишет о себе, что он жил Бродах, а о Михле говорили, что она была из Вильно. По всей вероятности и Марк Моисеевич был из Литвы. Сестра Михлы замужем за Золотаревским (надгробная плита с именем Ной Золотаревский недавно была обнаружена нами на территории старинного еврейского кладбища на “артскладах”- авт.), тоже жила в Кременчуге, а один из братьев – в Полтаве.

В 1950-60 годах в Кременчуг был большой приток литваков.

В семье было пять сыновей и одна дочь, любимица родителей. Все сыновья были очень красивыми, а дочь нет. Когда её просватали, жених, Давид Лурье, из-за этого колебался, но отец жениха, как говорили, большой знаток женской красоты, уговорил сына, сказав, что с годами невеста будет хорошеть и оказался прав, впоследствии она была великолепная, всегда нарядная, эффектная и величественная.

Старший сын Компанейца – Иона Маркович – был ученым пивоваром. Он окончил учебное заведение в Мюнхене и ведал пивоваренным заводом отца. В Мюнхенском технологическом университете есть факультет пивоварения, так как Мюнхен является мировым центром в этой области. Единственное в этом роде учебное заведение, очевидно, Иона и закончил. Он был влюблён в свою двоюродную сестру Розу, но Марко Моисеевич нашел ему другую невесту и заставил на ней жениться. Прямо после венца Иона сбежал от жены, не пробыв с нею и получаса. Марко Моисеевич, убедившись в том, что сын непреклонен – развел его с ненавистной женой; Иона женился на Розе, прожил с ней счастливую жизнь. Роза была некрасива, но очень добра и приветлива и была тем, что называют «хорошенькая женщина». У них было двое детей – дочь Маша и сын Володя. Маша называлась «барышня с прекрасными глазами». Окончив в Кременчуге гимназию, вероятно, просто жила у отца, замуж не вышла. Уже после революции сошлась с кем-то и умерла от неудачного аборта.

Марко Моисеевич, вероятно, любил этого своего сына больше остальных. Как-то купил в магазине великолепную фотографическую рамочку из Зимнего Дворца с чьим-то портретом. Он вставил в эту рамочку портрет сына Ионы, и это фото стояло всегда на его письменном столе. Марко Компанеец говорил, что “Ионя вполне достоин такой рамочки”. Иона был тихим, несуетливым человеком, боготворившим Диккенса. Обладая колоссальной памятью, он цитировал Диккенса целыми страницами, сохранив эту способность до старости. Впрочем, большой старости не было – он сравнительно рано умер. У него был любимый поинтер – как почти все Компанейцы – он страстно любил собак.

Сын Ионы Марковича Компанейца – Владимир окончил юридический факультет Казанского университета. Жизнь его, в целом, была несчастной. Он влюбился в девушку из ужасной семьи. Отец этой девушки содержал публичный дом, и отец Володи, Иона Маркович, джентльмен с головы до ног, не мог допустить и мысли о возможности подобного брака. Володя долго добивался согласия отца, не добился, женился – родилась дочь Виктория, и жена с дочкой бросила Володю. Так он и жил всю жизнь один в Ленинграде, работал не то адвокатом, не то юрисконсультом и во время блокады умер от голода. По воспоминаниям Нины Гинзбург, Володя Компанеец был веселым человеком с необычайной памятью, мог наизусть цитировать страницы книг. Эту память он унаследовал от своего отца, Ионы Марковича.

Судьба дочери Владимира Компанейца такова: она выросла в Москве, живя с матерью у брата матери, у своего дяди. Мать всегда настраивала Витю против отца. Мать умерла. К этому времени Виктория – Витя – успела окончить Юридический институт и переехала в Ленинград, где помирилась с отцом. Сошлась с кем-то, родила сына; потом сошлась с каким-то прокурором – родила дочь. Надоела прокурору, и в 1937 году он от неё избавился обычным в то время способом – её сослали в Сталинский лагерь на много лет. Вернулась она после смерти Сталина в Ленинград. Сын стал чужим, она с ним связь утратила. Как-то встретила его лицом к лицу на Невском; узнали друг друга и прошли мимо, не сказав ни слова. С дочерью связь поддерживала. Работала (до пенсии) адвокатом. Виктория Владимировна Компанеец упоминается в статье Семена Львовича Авербуха ( в его исследованиях о евреях участниках Отечественной войны). Речь идет о ее двоюродном брате, Герое Советского Союза, Цезаре Львовиче Куникове. При первой встрече с журналистом С.В. Узиным В.В. Компанеец отказалась дать какие-либо свидетельства. При второй встрече, когда автор сам принес ей свидетельства еврейства Куникова, она их подтвердила. Куников с 25 года жил в Москве, возможно, в его семье и жила Виктория с матерью. В статье речь идет о конце 60-х годов. Cемья Куникова была из Крыма, то есть они были крымчаки – крымские евреи, что в глазах литваков и галицийских евреев, Компанейцев, было низким происхождением.

В списке участников войны по Ленинграду есть Виктория Вольфовна Компанеец, 20-го года рождения. Очевидно, это Виктория Владимировна, так как Владимир это русский вариант Вольфа. Это значит, что Виктория Владимировна была освобождена до войны или во время войны.

Вернемся в дом Компанейца, в Кременчуг. Там, на самом берегу Днепра, жила большая семья. Женатые сыновья и замужняя дочь с детьми. Детей воспитывала француженка, мадам Дюбо. Имелась её фотографическая карточка, подаренная Компанейцу, с надписью. Это была немолодая представительная дама в пенсне. Все дети с детства знали французский язык. Дом был многокомнатный. За стол садилось каждый раз человек 25-30 – кроме своих – гости: товарищи сыновей и подруги дочери, а потом и друзья подросших внуков. В их доме жила в частности сестра зятя, Давида Лурье, Маня, в браке Харшак, скульптор.

Марк Моисеевич, по рассказам, очень часто за обедом давился едой. Она ему попадала “не в то горло”. То ли слишком жадно ел, то ли устройство горла было несовершенное. Вкусы детей (не только внуков) были разные. Подавалось блюдо – допустим рыба или мясо. Из одного и того же блюда оделяли каждого тем, что он хотел. Тебе что? Мне щуку – получай. Мне судака – пожалуйста, и так далее. Похоже на то, что сделал отец супруги Марка Моисеевича со своими сыновьями, дав им разные фамилии.

Так же у раби Нахмана Брацлавского, счастливый бедняк ест хлеб со словами «Вкусное мясо». То, что называется по-английски «wishful thinking».

Часто дети просили поесть – Чего тебе? Что не предлагалось – все отвергалось. Тогда Михла Ароновна спрашивала у сына – мальчика «а гезальценем риех хочешь?», т.е. хочешь соленого черта? Выяснялось, что мальчик хочет хлеб с вареньем. Михла любила говорить: «У всех дети как дети, а у меня какие-то выродки». Говорила она на смачном идише, и выражение, вероятно, звучало более идиоматично.

По пятницам пекли печенье на неделю. В громадном буфете заполнялись печеньем 2 колоссальных ящика. По субботам не готовили и не ставили даже самовар. Ужинали в пятницу вечером торжественно, а в субботу пищу не разогревали. Этого делать было нельзя. К вечеру в субботу хотелось чаю, но до первой звезды суббота длилась. Однако, если самовар ставился не для самой семьи, а, допустим, для кого-нибудь из прислуги, тогда можно было пить этот чай. И вот Михла Ароновна спрашивала у горничной: «Настасья, а ты не хочешь чаю?», и Настя, не понимавшая подвоха, хоть он и повторялся каждую неделю, простодушно отвечала «ни барыня, не хочу».

О М.М. Компанейце рассказывали, что когда в субботу ему приходилось по делам разъезжать, он, якобы, подкладывал под себя грелку с водой. Правоверному еврею в субботу ездить нельзя, а по воде можно плыть.

Во дворе, а зимой в закрытом помещении, был птичий двор и коровы. Но Марко Компанеец не разрешал резать свою птицу, жалел Божью тварь. И приходилось резать тайком от него, а если он узнавал об обмане, то приходил в гнев и не только сам не ел, но и другим запрещал. Во дворе и в доме жило много собак. Собак любили все члены семьи. У многих были свои собаки. Собака Марко Моисеевича, когда он умер, легла на коврик перед его кроватью, ничего не ела и там, на коврике, вскоре умерла. Был там и фокстерьер. Этот пес подходил к сифонам с сельтерской водой, стоявшим во множестве на полу в коридоре (свой завод), нажимал лапой на курок, подставлял морду и пил.

Марк Моисеевич Компанеец дружил с крупным меценатом, купцом Поляковым, владельцем железной дороги, проходившей через Кременчуг. Однажды, они заговорились на перроне, и Поляков велел задержать поезд, на котором уезжал. До революции в составе поездов был прямой вагон Кременчуг – Париж.

Другой рассказ о пращуре Компанейцев – Моисее. Он служил управляющим имением. Однажды ехал через лес из города, где в банке взял большие деньги, и заметил, что за ним гонятся разбойники на ходулях. Он крикнул вознице: «Погоняй!» – Но тот не торопился. Тогда Моисей понял, что возница в сговоре с разбойниками, спихнул его с козел, стал сам править лошадьми и убежал от разбойников. История пахнет средневековьем, но, и в 19-м веке нравы были таковы же.

По поводу фамилии «Компанеец». Фамилия эта может быть и украинской и еврейской. Позирует она как фамилия, образованная от профессии, распространенный среди евреев прием. С другой стороны, это акроним, где спрятаны буквы «к-а-ц». Кац это сокращение от “коэн а цадик” – праведный священник. Часто еврейские фамилии имеют два смысла, один очевидный, другой древнееврейский спрятанный в сокращении. Компанейцы считали себя родовитыми. Сын Марко Моисеевича – С.М. Компанеец любил повторять: «Мы – еврейские бароны».

Следующими по возрасту сыновьями Марко Моисеевича Компанейца, вслед за Ионой, были Самуил и Савелий. Полная противоположность Ионе. Активно «прожигали жизнь» и, несомненно, оба были причиной смерти старого Компанейца. Оба они закончили реальное училище в Кременчуге, высшего образования не получили. Оба были статными и красивыми.

Самуил рано женился на Вере, у них было трое детей: две девочки Лина и Дора учились в Кременчуге в открытой к тому времени женской гимназии. Жили и воспитывались в доме деда – М.М. Компанейца, и мальчик Даня -Даниил. Вера была родом из Херсона и была двоюродной сестрой знаменитого впоследствии академика Тарле (Евгений Викторович Тaрле, ударение на первый слог. Родился в 1874 году в Херсоне, умер в 1955 году. Жил в Ленинграде, был профессором Ленинградского Университета. В 1929 году арестован, находился в тюрьме «Кресты», Сослан в Алма-Ата. Написал блестящую книгу «Наполеон». На нее были отрицательные рецензии и угроза ареста). Она рано умерла от туберкулёза, и Самуил остался молодым вдовцом с детьми. Детей забрали к себе бабушка и дедушка, а Самуил увлекался шансонетками, как их тогда называли, и дамами не слишком строгого поведения. На это требовалось очень много денег.

Примерно в таком же роде «прожигал жизнь» и Савелий, с той лишь разницей, что не был женат и детей не имел. Вероятно, сначала траты были не столь велики, и хватало того, что они оба получали от своего отца. Трудно сказать, работали ли они после окончания реального училища и если работали, то где и что делали. Возможно (но это только предположение) они работали на заводах своего отца. С годами размах их кутежей все рос и рос, денег явно не хватало, и тогда они стали на тот путь, который привел Марко Моисеевича Компанейца к смерти. Они стали выдавать векселя с подложной подписью их отца.

Очевидцы вспоминал, что Самуил и Савелий были веселыми людьми, что было три веселых и два серьезных брата. Веселые называли себя «апикойрес». В 19 веке в Варшаве появились евреи, носившие европейскую одежду, брившие бороду и пейсы, и религиозные евреи стали называть их «апикойрес» (эпикурейцы – авт.) в смысле еретики. Приехав в гости, «веселые дяди» немедленно заводили граммофон и начинали плясать, заложив пальцы за жилетку. Один из них, для пущего шика, держал дома, вместо собачки, поросенка с бантиком. Поросенок завшивел, и его пришлось выдворить. Передавали шутку одного из Компанейцев, вероятно, Симы. Он читает в газете: «Десять лет без Карла и Розы». «Наконец-то, я, бекицер, понял, почему я десять лет страдаю бессонницей!»

Купец второй гильдии Марко Моисеевич Компанеец был человеком безупречной честности. Нельзя было себе вообразить, чтобы он не оплатил какого-либо векселя с его подложной подписью, которую так ловко научились копировать сыновья.

Аппетиты сыновей росли, дела Марко Моисеевича из-за этих непомерных платежей пошатнулись, платить стало все труднее. Волнения и переживания привели к инсульту, и в 1901 году крупный кременчугский промышленник, меценат, купец второй гильдии Марко Моисеевич Компанеец скончался пятидесяти с чем-то лет. Все распалось и кончилось.

Самуил женился вторично, переехал в Киев и открыл там небольшое издательство. Сведения не найдены, возможно, издавал книги на идише.

А Савелий уехал на несколько лет в Америку, возвратился и тоже женился. По некоторым сведениям, владел в США мукомольным заведением и привез с собой жену, Клару.

Вот, что вспоминала Анна Семеновна (Ася) Компанеец, дочь Савелия: “один, (Самуил) был чудо – богатырь – гнул монеты, (почему-то в каждой семье был богатырь, который гнул монеты – авт.), гнался за черносотенцами с оглоблями и совершал какие-то предпринимательские чудеса, на которых чаще всего разорялся, но не отчаиваясь, пускался на новые авантюры”.

Самуил, живя в Киеве, был очень дружен с Шолом-Алейхемом. Шолом-Алейхем жил в Киеве, который он в своих книгах называет Егупцем. Первый раз писатель оставался в городе до 1890 года, после чего уехал, скрываясь от кредиторов. В 1893 году его теща выплатила долги, и он смог вернуться. Но жил в Киеве не долго и опять путешествовал. В последний раз Шолом-Алейхем жил в Киеве с 1897-1904 год. В это время он много выступал с лекциями и вел общественную деятельность. Знакомство с Самуилом Компанейцем относится к этому времени. В Кременчуге жила родная сестра Шолом-Алейхема – Броха.

Жена Самуила Компанейца имела дочь Нину от первого брака, родом была из Польши и говорила на польско-украинско-русском языке. У них был сын Матвей-Мотя. Мать его спрашивала: «Детска, хош чербаты?», т.е., хочешь щербет, и Мотя ей отвечал: «Я не детская и не горбатый». Эта Елена Анатольевна была красивой, волосы до земли – но сущей, как говорят, ведьмой, ненавидевшей детей мужа и лишившей их детства и юности.

Дора, после гимназии, стала медицинской сестрой, была очень хорошенькой, замуж не вышла и в конце концов покончила c собой из-за неудачного романа.

Лина, очень некрасивая, после гимназии уехала во Французскую Швейцарию и там вышла замуж за русского барона Юрия Владимировича Дункель-Веллинга (Литературная фамилия – Н. Дункель-Веллинг, в 1850-60 сотрудничал в журнале «Кавказ» и других изданиях. Других сведений о Ю.В. Дункель-Веллинге нет. Он умер в ссылке – авт.).

А Даниил окончив коммерческое училище, служил в банке мелким служащим и голодал. У Лины и барона был сын Вадим – жил в Запорожье, и как говорят, был добрым, но малоинтеллигентным человеком.

Барон, по некоторым сведениям, в 1937 году пропал в Сталинском лагере, а Лина осталась в Запорожье при немцах, ушла в деревню и потому уцелела. Сын её был на войне. Однако все переживания и отчаянный страх быть пойманной немцами – довели её до инсульта и через несколько лет после войны она умерла в доме у сына. За 2-3 года до войны Лина привезла Дмитрия в Харьков с мастоидитом. Запорожские врачи растерялись, но его немедленно прооперировали. Операция делалась под местным наркозом, и Дима всё время кричал по-украински «Ой, дядечка, рятуйте!»

Автор: Борис Бабилуа

Источник: http://rishonim.info/