По воспоминаниям беженца из местечка Сасмакен (Курляндской губернии, Тальсенского уезда) – Соломона Кацена о Кременчуге.
По Первой всеобщей переписи населения Российской империи (1897 г.) в местечке Сасмакен Тальсенского уезда, Курляндской губернии проживало 899 евреев (из 1833 жителей), в то время как в уездном центре — местечке Тальсен (ныне Талси) — только 1411 (из 4200 жителей).
По этническому составу Сасмакен накануне Первой мировой войны был одним из самых еврейских населенных пунктов в Курляндской губернии — евреи составляли 49 % его жителей. Впереди по этому показателю стояли Шёнберг (Скайсткалне) (76 %) и Цабельн (Сабиле) (50 %). За Сасмакеном следовали Суббат (Субате) с 48 % евреев и Пильтен (Пилтене) с 41 % евреев в общей численности населения. Безусловно, еврейская община в Сасмакене не была столь значительной, как в Либаве (Лиепая), Виндаве (Вентспилс), Митаве (Елгава) и Бауске, в силу своей малочисленности и небольшого значения самого местечка.
Хронологические рамки статьи охватывают период с 1915 г., когда евреи были вынуждены покинуть Курляндию по указу царских властей, вследствие чего прекратился целый исторический период в истории Сасмакена. Еврейская община в том виде, какой она была до Первой мировой войны, здесь больше не возрождалась.
Кременчуг
Так же, как в Риге, еврейская община Кременчуга была организована, чтобы помочь многочисленному потоку беженцев, выселенных из Курляндии.
Кременчуг находился в черте оседлости.
В Риге евреи составляли десять – пятнадцать процентов населения, а в Кременчуге их было процентов семьдесят.
В Кременчуге действовало Общество помощи бедным евреям, были, также, филиалы ОРТ и ОЗЕ (общества для укрепления здоровья среди евреев).
По прибытии в Кременчуг, мы были выгружены из грузовых вагонов и доставлены в казармы.
Эти бараки были частью большого трехэтажного кирпичного здания, рядом с плацем, где обучались солдаты. Видимо, половина казарм были временно свободными, и было дано разрешение разместить беженцев там. Где? На полу, так как не было ни одной койки.
Еврейский Комитет в Кременчуге оказал помощь, как и в Риге, и они тоже имели столовую, но довольно далеко.
В казарме мы встретили Tоду Мушхата (дядя матери из местечка Загаре) с семьей: женой Ханой, сыновьями Хаимом и Лео и дочерью Рохой. Они, оказывается, ехали в том же поезде. Хана Мушхат имела двоюродных братьев в Кременчуге, по фамилии Мерельсон, и они посодействовали в выделении для них подвального помещения и некоторой мебели.
Через несколько недель Комитет нашел небольшие помещения для нас, в доме г-на Живова, на Преображенской улице. Живов закупал в больших количествах стиральную соду в мешках, и упаковывал её в коробки, для последующей продажи. Я был зачислен делать картонные коробки, приклеивать рекламные этикетки и заполнять ящики. Я не помню теперь, получал ли какую-либо плату тогда. Возможно, г-н Живов понижал для беженцев арендную плату.
В Кременчуге было более двадцати синагог. Некоторые чрезвычайно большие, некоторые очень маленькие. Мой отец выполнял некоторые обязанности и обучал взрослых в так называемой “Польской” синагоге. Его доход был мизерным, и мы получали некоторую помощь от Общества.
Мой брат Гарри начал работать на лесном складе Мерельсона за очень маленькую плату. Он был пятнадцати лет, а мне было чуть меньше двенадцати.
С тех пор как мы оставили местечко Сасмакен, в Курляндской губернии, мама страдала больше всех. Уход за таким количеством детей, лишения семьи, серьезно подорвали ее здоровье.
Рядом с домом Живова жил старый господин с двумя дочерьми – девицами. Они слышали о беженцах в соседнем доме. Довольно часто приглашали меня и давали небольшую кастрюлю с горячей куриной похлебкой, для того, чтобы я отнес моей больной матери.
К тому времени подошло время моей бар-мицвы. Отец был связан с ашкеназской традицией и учил меня Торе и Тегилим (Псалмы).
Бар-мицва проходила в одну из суббот праздника Суккот. Кроме отрывков из Мишны, которые прочитал наизусть, я цитировал целые главы из Екклесиаста.
Когда мы вернулись домой из синагоги, можно было едва ли что-нибудь найти из съестного, что можно было поставить на стол.
Работа Гарри на лесном складе была слишком трудной для него. Папа услыхал, что в Кривом Роге требуется учитель иврита. Кривой Рог находился примерно в 150 милях к югу. Гарри поехал туда и получил работу.
После бар-мицвы наступило время, когда мне нужно было искать серьезную работу. Я был отдан учеником в ХАБАД к хасиду Боровицкому, который держал оптовый двор и магазины. Моя работа заключалась в подметании полов, помощи в продаже тканей. Кроме всего прочего, нужно было бегать на железнодорожную станцию за пакетами товаров, ввозимых в розницу. Я, также, выполнял различные поручения жены и дочери Боровицкого.
Спал я на соломенном матрасе, на полу кухни. По субботам должен был сопровождать хозяина в хабадскую синагогу. Мне не нравились многие его выходки и штучки.
Семья Боровицких жила в большом кирпичном доме, который был хорошо украшен внутри, с паркетными полами и горничной.
В то время, когда я впервые переступил порог их дома, они были счастливы, получив письмо от своего старшего сына, который был ранен в бою и попал в плен к немцам. Письмо пришло через Международный Красный Крест, который также имел связь с еврейскими семьями в Германии. У Боровицких был и другой сын в возрасте двадцати лет. Он был студентом-медиком. В то время он находился дома в отпуске и часто играл на скрипке.
В дом можно было попасть и через кухню. Я часто наблюдал, как готовят еду в Украине. Это отличалось от того, как это делали в Сасмакен. В большой кирпичной печи жарко пылал огонь, и когда нужно было поставить в духовку горшок, это делали с помощью специальных крючков с длинными ручками. Крючки соответствовали различным размерам горшков. Мне особенно понравилась фаршированная рыба и различные борщи. Моя работа у Боровицкого длилась около шести месяцев.
Через некоторое время отец был госпитализирован в больницу, который была приблизительно в 1/2 мили от города. Хотя в Кременчуге ходили электрические трамваи, но папа предпочёл идти в больницу пешком.
При больнице имелось “Богоугодное заведение”. Были отдельные здания для инфекционных больных, хирургические павильоны, где в некоторых номерах размещалось более сорока кроватей. Отца поместили в одном из них. Продукты были не кошерными. Так, почти каждый день, я вынужден был приносить еду из дома. Больница буквально была заполнена многочисленными ранеными солдатами, инвалидами на костылях.
Зимой того же года, 1915-го или 1916-го, мне дали другую работу, на открытом рынке. Помню, продавали чернослив, сельдь в бочках, большие куски мыла, ячмень, рис.
Волчий мороз, пронизывающий холод, вой ветра. Ветхая каптёрка на базаре не имела ни окон, ни дверей. Только в чугунном горшке тлел уголь. Когда представлялась возможность, можно было погреть руки. Эта работа длилась несколько месяцев. Всё заработанное я отдавал семье.
Наши жилые помещения были ничтожно малы, и Комитет по делам беженцев нашел на Еленской улице (ныне улица Мазепы) большое помещение для нас, куда мы переехали. Хозяин дома был крупным подрядчиком по очистке флигелей. В задней части двора этого дома находились большие деревянные сараи, за которыми сливали нечистоты. Вонь была невыносимой: мухи и другие насекомые и паразиты были многочисленны. Мы вынуждены были находиться там несколько месяцев и вскоре переехали в темную и грязную однокомнатную квартиру в подвале, с двумя маленькими оконцами, которые были на одном уровне с землей. Именно в этом грязном подвале наша младшая сестра Броха умерла. Она была совсем крохотной и не смогла вынести всех лишений.
Вскоре, после этого, мать сильно заболела снова и была госпитализирована. И снова я носил в больницу еду. Я не помню названия той больницы, но я думаю, что больница была исключительно для женщин, и при ней была, также, учебная школа для акушерок и сестер милосердия.
Я должен был пройти через длинный зал, в котором были полки, на которых стояли большие банки, в каждой из которых содержался зародыш, на разных стадиях развития. Хотя, я не знаю наверняка, но думаю, что у мамы случился выкидыш, или она перенесла операцию.
Так как наша квартира в подвале находилась недалеко от квартиры, где жил дядя матери – Тода Мушхат, он попросил свою дочь Рохл прийти и помочь нам с приготовлением пищи. Мы жили совсем рядом с конторой организации, помогающей еврейским беженцам и бедным.
Припоминается, что это было в конце 1916 года, когда отец устроил меня на новую работу в качестве курьера в этой организации. Я собирал ежемесячные пожертвования в домах и офисах хорошо обеспеченных местных евреев, которые своими взносами поддерживали эту организацию, которая заботилась о тысячах беженцах.
Мне приходилось контактировать с очень влиятельными и богатыми людьми.
Промышленность в городе была развитой, в Кременчуге было 6-7 крупных мельниц, которые содержали евреи. В городе уже использовали автомобили, редкие еще грузовые авто доставляли зерно, привозили муку.
Было несколько крупных табачных и папиросных производителей. Поскольку счета, которые я собирал были личными, я должен был быть уверен, что данное лицо накануне получило письмо с обращением.
На складе Рабиновича лежали тонны резаного табака. Я едва мог дышать в том месте. Но Рабиновичи были в своей стихии.
Бревна, доски, пиломатериалы лежали вдоль всего Днепра. У некоторых из владельцев предприятий были свои синагоги и частые молитвенные дома.
Революция – февраль 1917
Слухи о событиях в Петрограде достигли и провинциального Кременчуга. Это было в субботу, когда я присутствовал на службе в Большой Хоральной Синагоге. Было затруднительно читать молитву за благополучие царя. Стали распространяться слухи о его отречении от престола. Если слухи эти окажутся неверными, руководители еврейской общины будут сурово наказаны. В сутолоке, что последовала, я не помню, читали или нет молитву. Вообще, было ликование среди народа, который ненавидел имперское полицейское государство, поставившее на колени и просвещение, и демократические принципы свободы для людей, для евреев, которые были лишены прав в черте оседлости.
Я слышал, как один старик-еврей сказал моему отцу, что без царя и сильных вооруженных полицейских, все станет намного хуже.
Полиция исчезла, опасаясь за свою жизнь. Её место заняла быстро организованная “милиция”, тюремные двери были открыты. Преступления и разгул анархии захлестнули город.
Зима 1916 -17 в Кременчуге была холодной, с большим количеством снега. На железнодорожных станциях, площадях и в залах были проведены митинги социал-демократов, меньшевиков, социал-революционеров. Будущее не мог предвидеть никто.
Наводнение
Теплая весна и внезапное потепление вызвало быстрое таяние льда и больших масс снега.
Хотя Кременчуг был построен на холмистом берегу Днепра, был страх, что некоторые районы города, расположенные на левом берегу реки будут затоплены. Городская Дума призывала каждого трудоспособного человек и молодежь, чтобы наполняли песком мешки и использовали их для укрепления дамбы.
Я тоже (мне было тогда 14 с половиной) работал на строительстве дамбы в месте, где река делала угол 45°, и дамба была 6 футов. Когда волны ударяли о дамбу, она качалась. Это было самое опасное место, где пришлось работать, но дамба стояла.
В то время как обычно река была до трех четвертей мили в ширину, можно было увидеть с высоких точек, что дальше на север, где левый берег не был высоким, река стала от трёх до пяти миль в ширину. Дальняя сторона города, его окраины, вдали от реки, естественно, не имела дамб, там они не требовались.
Ну, то, чего боялись – то и случилось.
Паводковые воды прорвались севернее и началось затопление города. Водой было охвачено около одной трети города, и вода не отступала около двух-трех недель.
Жизнь в городе была парализована. Хотя наш жалкий подвал не был затоплен, жизнь стала невыносимой.
Нехватка продовольствия и всего необходимого, заболевания начали распространяться, свирепствовали эпидемии.
У нас не было никакой надежды, что мы когда-либо будем в состоянии выйти из этого мрачного подвала.
Отец с отчаянием смотрел на всё. Он узнал, что его услуги могут быть полезны в городе Смела, в семидесяти пяти милях к северо-западу. Ввиду болезни матери и плохого здоровья детей, некоторые заинтересованные друзья моего отца помогли нам снять незанятый дом-дачу в местечке Крылове, примерно в пятнадцати милях вниз по реке, на левой стороне.
Отец уехал в Смелу, а семья переехала в Крылов.
Гарри все еще находился далеко, в Кривом Роге, я оставался старшим ответственным мужчиной в семье.
Автор: Барух Бавли