Село гитлеровцы заняли после форсирования р.Днепр на участке Дроботивка-Самусиевка 8 сентября 1941 г. Рано утром противник начал сильный артобстрел левого берега Днепра в районе села Кривуши. Под прикрытием дымовой завесы немцы навели пантонную переправу из села Табурище (теперь город Светловодск) через Днепр к плавням в районе Дроботивки и Самусиевки, переправились на левый берег. К 12-ти часам передовая фашистская часть захватила Дроботивку, Нимцивку, Трофушивку, уничтожило оборонявшее подразделение Красной Армии на Царицине, двинулась на Гориславку и Михайленковку. Теперь на месте форсирования Днепра нефтепровод «Дружба» и другие нефтяные и газовые магистрали.
К нам на Яцынивку, к сельсовету, первые цепи немецкой пехоты подошли через огороды со стороны Сталивки и залегли возле дамбы где-то в 16-17 часов. Нам хорошо было видно из окошка на печи, как они вели огонь через дамбу в направлении усадьбы Гната Яцыны, где была позиция подразделения Красной Армии. Наблюдая отец высказался, что вот бы отсюда ударить по ним, где же наши солдаты?
С наступлением темноты в направлении города пошли уже колонны мотопехоты и бронетехника, обозы гитлеровцев. С вечера, к нам в хату, где горела лампа, зашло человек 15 немецких солдат, покурили, что то поговорили, снялись и ушли. Это было наше первое знакомство с немцами, оккупантами. Отец делал сравнение вооружения и экипировки солдат кайзеровской армии периода 1-й мировой войны и армии Гитлера, и сделал заключение, что это уже другая немецкая армия, и Красной Армии будет трудно ей противостоять.
При захвате села немцами о потерях среди местного населения я не слышал. Рассказывали что на Царицыне, Гориславке, были убитые солдаты Красной Армии, а также возле колхозной конторы, у тополей, лежало человек 6-8 убитых красноармейцев. Якобы был убит один немец у колхозной конторы. Своих убитых немцы забирали и куда то увозили. А убитых солдат Красной Армии долго никто не трогал, не хоронил. Ходили слухи что кто то из Гориславки занимался мародёрством. С убитых говорят снимали сапоги, обмотки, ботинки. На большом острове что на Днепре, тоже были убитые. Ходили слухи что некоторые мужики из Лобойковки ездят на остров снимать с командиров и бойцов сапоги и ботинки, шинели и другое и якобы они носят солдатскую обувь. Это была правда, так как мы зимой ходили по льду через Днепр на остров за дровами и видели трупы солдат без обуви и без шинелей. Весной был разлив реки и трупы унесло течением. Убитых солдат на Царицине поздней осенью похоронили местные жители, некоторых прямо в окопах. Это подтверждают и теперь мои ровесники, которые жили на Гориславке. Жители инициативы хоронить убитых не проявляли (боялись немцев, ждали указаний оккупационных властей) и начали хоронить когда трупы уже начали разлагаться, что мешало убирать урожай на поле, где защитника пали.
Через неделю после оккупации села начали проявлять активность недовольные и обиженные советской властью. Это были раскулаченные и судимые. Их активность проявлялась в посещении своих бывших хат, встречи с теми кто там жил после раскулачивания. Некоторые из тех, кто сидел в тюрьмах считали это доказательством что они не довольны Советской властью, и ожидали от немцев признания их «заслуг». В городе появились люди разговаривающие на западноукраинском диалекте. Модными стали слова «пан», «панове». Слово «товарищ» не употреблялось, его боялись произносить. Немецких солдат и офицеров, когда они обращались к населению называли «пан» или «пан офицер».
Проявление вражды к другим народам СССР не было, на что как известно гитлеровцы рассчитывали.
Большинство людей, в том числе и обиженные Советской властью, занимали выжидательную позицию: куда пойдёт дело и чья возьмет. Из раскулаченных многие не спешили занимать свои хаты, хотя оккупанты способствовали этому. А те, кто вернул свою собственность вели себя сдержанно даже по отношению к своим обидчикам.
Октябрь 1941 г. Помню мы пасли коров на плавнях. К стаду наших коров подьехала танкетка (так мы называли БТР, у которого передние колёса были рулевые, а на задних были гусеницы), из которой вышло 4 немца и стали ловить телку, которую пас Толька Баранивский (Анатолий Фёдорович Баранов), 1930 года рождения. Анатолий подбежал и начал палкой отгонять её от солдат и кричать «Пан, вона у мене одна!», немцы бросили эту корову и отбили от стада другую молодую корову, которую пас тоже Анатолий. Он опять подбежал к корове и начал кричать «Пан, вона у мене одна!». Гитлеровцы кинули корову, сели в танкетку и по дамбе поехали в сторону Кривушей. Я хорошо запомнил этот случай и был рад за Тольку : «Молодец, отстоял коров у оккупантов».
В конце октября 1941 года гитлеровцы перегоняли военнопленных Красной Армии из Броварей и тех, кто попал в Лохвицко – Сенчанское окружение («котёл») на территории Полтавщины. Их гнали в Кременчуг, где на горах был лагерь для военнопленных. Гнали колоннами по несколько тысяч каждая. Пленных не кормили, гнали как скот. Много было ослабленных голодом и холодом. Колонны шли и шли, недели 2, по 2-3 колонны в день.
У нас на огороде, недалеко от дороги, лежала куча тыкв (кабаков). Мы их раскрыли и часть тыкв разложили по дороге. Пленные подбирали, увидели кучу, подбежали к ней. Гитлеровец кричал, стрелял в воздух, но пленные забегали в огород, хватали тыкву и бежали в колонну, грызя на ходу. Жуткая была картина, до сих пор стоит перед глазами.
В колоннах военнопленных были только солдаты, некоторые из них имели на руке белую повязку. Как позже мы узнали так гитлеровцы выделяли евреев. Пленных в форме командного состава не наблюдалось, наверно их отобрали отдельно. К тому же фашисты многих командиров расстреливали сразу после взятия в плен. Первые колонны шли более организовано, люди ещё имели силы. Позже колонны шли медленно, растянуто. Фашисты кричали, пинали отстающих прикладами, подгоняли. Тех обессиленных, которые уже не могли идти, расстреливали, добивали прикладами.
Так в один день на участке дамбы – перекрёсток дамбы и дороги на Коваливку (теперь возле сельмага) фашисты убили двух пленных. Одного на перекрёстке выстрелом в голову, при нём были документы, которые взял Фёдор Яцына, которого гитлеровцы расстреляли весной 1942 года, а куда он спрятал документы никто не знал.
Второй был убит под дамбой, примерно напротив «Салгеив», на откосе со стороны Днепра. Мы видели как пленный упал, и немец конвоир пытался его поднять, толкал его прикладом. Пленный лежал, немец походил вокруг него и пошёл за колонной. Мы с братом Николаем подскочили к пленному, но он не показывал никаких признаков жизни. Потом подошёл отец и сказал что он мёртв. Его фашисты побили так, что через гимнастёрку вылезла кость предплечья. При погибшем были документы: Сусцов (толи Сустов) Иван Тимофеевич, 1921 года рождения, якобы из Черниговской области, Корюковского района (название села уже никто не помнит).
Документы забрал отец. Они хранились у нас и после пожара в 1943 г. остались целы. Под вечер обоих убитых похоронили на яцыновском кладбище, в одной могиле. После войны властяи на могиле был установлен безымянный памятник, который есть и теперь.
Зимой 1944 года отец написал письмо на родину погибшего. На письмо вскоре отозвалась его мать. Отец выслал документы и красную тридцатку, описал все обстоятельства гибели, сообщил где похоронен. Весной 1944 г. пришло письмо из под Одессы, с фронта, от его младшего брата. Мать и брат очень благодарили отца за внимание и сообщение. Наверное мать умерла, а брат погиб на фронте, ведь ещё был целый год войны, потому что уже никто больше не писал и не приезжал на могилу.
В 1998 г. на мой запрос в Корюковский военкомат с просьбой уточнить фамилию и село погибшего, ответили что списки призывников 1941 года не сохранились, и без дополнительных сведений выполнить мою просьбу нет возможности.
Из всех ужасов войны, которые мне пришлось видеть, самыми жестокими было зверство и скотское отношение к нашим военнопленным немецко – фашистских захватчиков.
Пленных сгоняли в лагеря оборудованные под открытым небом, где мало было, а то и совсем не было строений. Огораживали эти территории колючей проволокой и усиленно охраняли часовые с собаками. Людей кормили хуже чем скот. Варили недогоревший овёс и черпаком раздавали, кому во что. Многие получали свой черпак овса прямо в пилотку. Я лично это видел на базе (элеваторе) в ноябре-декабре 1941г. Куда пленных пригоняли с «гор» разгребать зерно.
Пленных в Кременчуге немцы использовали для строительства моста для движения автомобилей и другого транспорта через Днепр. Мост был на деревянных сваях с арками тоже из дерева – досок. Это было красивое и добротно сделанное сооружение (по тем временам чудо инженерной техники). Мост был построен ниже существующего теперь моста, с левого берега от него остался подъездной путь. Мост был повреждён нашей авиацией. После освобождения города он был восстановлен и продолжал служить до ввода в эксплуатацию вновь построенного двухэтажного железнодорожного и пешеходного моста в 1949г. После чего первый был разобран
Немцы принуждали голодных замерзающих наших пленных к тяжёлым работам на строительстве этого моста.
Люди в лагерях, чтобы как то спастись от холода и непогоды, рыли в земле норы. Пленные ежедневно умирали сотнями от голода, холода и болезней. были такие истощённые люди, что на них страшно было смотреть.
Осенью 1944 г. в Кременчуге был создан лагерь для пленных немцев. Они разбирали сгоревшие дома, выбирали целый кирпич. Весной 1947 г. был оборудован лагерь на Крюковском гранитном карьере для японских военнопленных. Все пленные на вид были здоровыми, чистыми. В лагерях у немецких военнопленных были концерты самодеятельности. Нашим же пленным в немецких лагерях было не до концертов, лишь бы выжить.
Помню как через несколько дней после похорон тех двоих убитых пленных, фашисты опять гнали военнопленных. Один из пленных в гражданской одежде упал обессиленный возле наших ворот. Его немец тоже пинал, толкал и бросил, а сам пошёл за колонной. Когда колонна прошла, мы затащили его в сарай, а под вечер перетащили в хату, на печь. Он был очень слаб, с расстроенным пищеварением. Пролежал этот пленный у нас на печи около месяца, окреп, рассказал о себе, что родом из Киевской области и был призван на окопные работы. Немцы отпускали некоторых пленных, местность которых была оккупирована. Мы и соседка – тётка Дунька Зуй, немного приодели его, дали еды в дорогу, и он пошёл к себе на родину. Дальнейшая его судьба неизвестна.
Приблизительно в конце января 1942 г. гитлеровцы начали отправлять молодежь на работу в Германию. На элеваторе стояла немецкая часть войск СС. Оттуда приезжала агитационная машина с микрофоном. Переводчиком был Иван – украинец из западной Украины, который, как он рассказывал, бежал к немцам в 1939 году. Он зачитывал приказы и распоряжения немецкого командования об установлении оккупантами своих порядков. Собирался народ возле сельуправы (бывшего здания сельсовета), и через усилитель всё это зачитывалось на русском языке. В конце указов говорилось что за их невыполнение – расстрел, по решению полевого суда.
Каждое такое мероприятие сопровождалось раздачей плакатов и брошюр, в которых рассказывалось о немецком образе жизни: как немцы обрабатывают землю, как собирают урожай, как питаються, одеваться, какие у них города и сёла. Плакаты и брошюры были на высококачественной бумаге, цветные, довольно привлекательные. Эти плакаты и брошюры пачками выбрасывали в толпу, где их сразу расхватывали. Потом была объявлена добровольная запись молодёжи ехать работать в Германию. Первая партия уезжавших в германию в январе, практически состояла вся из добровольцев. Потом начали принуждать, ловить. В Кременчуге базар огородили колючей проволкой, сделали одни ворота. В других местах торговать запрещали, били плётками. А на базаре периодически закрывали ворота, отлавливали молодежь, грузили в вагоны и…. «нах Дойчланд».
За 2 года оккупации из Кривушей было 70 человек угнано в Германию. Не все из них вернулись, остались живы. Большинство работало на заводах. Некоторые девушки вышли замуж за таких же угнанных на работы иностранцев и уехали потом с ними.
12 апреля 1942 года гестапо при содействии старосты, назначенного из числа раскулаченных (Неканор Немченко) и вступивших на службу немцев полицаев была арестована группа жителей села в составе 12-13 человек. Под конвоем и в сопровождении близких их погнали в Кременчуг, допрашивали в жандармерии, а потом расстреляли. Всего взрослых жителей села было расстреляно 23 человека. Как потом стало известно, гитлеровцы широко использовали систему доносов – доносы отдельных жителей села на своих односельчан. такие аресты они проводи по многим сёлам и городам, чем ликвидировали оставленные советскими властями группы для подпольной работы в тылу врага. Характерно, что оккупанты находили поддержку среди раскулаченных, бывших осуждённых по советским законам. Следует сказать, что на оккупированной территории проживало много людей и из дворянского происхождения, особенно в городе, которых, как правило в немецких структурах власти не наблюдалось. Хаты раскулаченным по их желанию немцы возвращали, а заводы, дворцы, хорошие здания были распределены среди генералов и офицеров вермахта.
После стало известно, что даже белое движение на западе было за поражение фашисткой Германии в войне с СССР. Немцы предлагали генералу А.Деникину, который в годы второй мировой войны жил во Франции, возглавить армию, сформированную из советских военнопленных и добровольцев из оккупированных областей, но он отказался. Многие из Белого движения, находясь в эмиграции, рассчитывали, что после окончания войны в Советском Союзе будут перемены.
Фамилии расстрелянных в период немецко-фашитсткой оккупации жителей села Кривуши выбиты на памятнике жертвам войны у сельского клуба.
Зимой 1942 года немцы выпустили в обращение оккупационную марку. До того ходили советские деньги.
В Кременчуге, на Ленинской улице (которую немцы переименовали в Екатерининскую, так она называлась до революции), примерно там, где теперь универмаг, в одном из домов была администрация бургомистра. Над входной дверью было два флага – немецкий со свастикой, и украинский с трезубцем, как современный украинский герб. У входа стояли два вооружённых карабинами солдата.
Весной 1942 г. оккупанты ввели налог из расчёта на год. На каждую корову частного сектора – 720 литров молока жирностью 3,8%, мяса – 0,5 туши коровы, свиньи; яиц – 120 штук с курицы. Налог на собак – 250 марок на одну собаку.
Колхозы немцы не распустили, а переименовали их в общественные дворы, и заставляли всех работать, к тому же хорошо работать. Абсолютное большинство крестьян работало добросовестно, но из-за страха, так как гитлеровцы с лодырями, ворами не чичкались. Могли подвергнуть экзекуции (отпустить несколько плёток по заднему месту), а то и отправить в концлагерь, чего особенно боялись.
В течении всего периода оккупации фашисты за убитых своих немецких офицеров и солдат брали заложников. Так, весной 1943 г. на Горах (тогда окраина Кременчуга) был убит немецкий офицер. Гитлеровцы сразу же взяли 100 человек – мужчин в заложники и потребовали выдать им тех, кто убил. После установленного немцами срока все 100 человек были расстреляны.
Со мной в 1943-1944 гг. в 5-м классе 32-й Кременчугской железнодорожной школы (была средней) учился Сергей Левченко, который рассказывал, что его отец был расстрелян в числе тех заложников.
Весной 1943 г. , как только сошёл снег, на Зарудьи мы, пацаны, нашли несколько листовой на белорусском и украинском языках, в которых сообщалось об успехах Красной Армии на фронтах войны и был призыв к украинскому и белорусскому народу усилить борьбу против фашистов в тылу. На украинской листовке был изображён старик с усами и бородой – крестьянин, согнутый от ударов плётки от руки с фашистским знаком на повязке. Ниже картинки было написано: «А що, Омелько, получив земельки?». В начале войны немцы сбрасывали листовки, в которых обещали крестьянам дать землю, звали к райской жизни.
К этому времени число поддерживающих немцев резко уменьшилось. Все те кто был настроен к оккупантам лояльно – затихли. Этому безусловно способствовали слухи об успехах Красной Армии, особенно под Сталинградом. Эти сведения не афишировались, но передавались как бы «по секрету» от одного к другому.
Помню как один из немцев, приходивший к немцам что жили у нас (во второй половине хаты), показывал нашему отцу любительские фотографии, на которых был сфотографирован толи его друг, то ли земляк. На одной были изображены гитлеровцы, закутанные в платки, на другой – стояли по пояс раздетые два немца, один напротив другого и давили вшей. Этот немец был родом из земель, которые раньше были польскими, он знал польский язык. А наш отец в первую мировую был в Польше и кое-что понимал по-польски. Эти снимки как говорил солдат, были из под Ленинграда. Я это фото видел и слышал их разговор. Отец потом делал вывод, что немцам туго там. Но о блокаде Ленинграда я услышал, когда её прорвали войска Красной Армии.
Многие сельские парни, чтобы избежать отправки в Германию, шли к немцам на службу связистами. Обслуживали линии связи. Те, кто был постарше, призывного возраста, шли добровольно в украинскую армию. Они носили чёрную форму, похожую (как теперь стало известно) на форму ОУН, УНСО. Их в народе называли «черногузами». Они носили оружие даже домой. Их оккупанты привлекали для борьбы с партизанами, для охраны отдельных объектов. Некоторые погибли в боях с партизанами в Черниговских лесах. Вот аж куда их бросали, но я помню разговор одного «черногуза», который рассказывал, что встречаться с партизанами ему и многим другим не хотелось.
Я помню многих пофамильно, кто служил в «черногузах», но перечислять их не буду, так как время было сложное, трудно было разобраться как быть. Большинство из них потом было призвано в действующую армию (в Красную Армию), многие с фронта пришли с наградами. Те, кто «далеко» пошли с немцами, отбыли сроки наказания. Считаю что нет необходимости напоминать им об их жизненных ошибках в прошлом и травмировать их потомков. тем более что некоторых из них уже нет в живых, а живым не хочется об этом вспоминать.
Весной 1943г. ночью в село въехала колонна немцев на повозках. Лошади были худые, коростявые, солдаты грязные, небритые, что для немцев не было характерно до тех пор. Потом стало известно, что это часть из тех, кого бросали на выручку окружённым в Сталинграде. Стояли они в селе больше месяца. Лошадей подкрепили и сами подлечились, переформировались, пополнились. Тогда в нашей хате жило четыре немецких солдата: Вильгельм – самый старший по возрасту, ему было где то под 40 лет; остальные – Руди, Ганс и Фриц. В мае, как то вечером пришёл совсем молодой солдат, без оружия и без экипировки. переночевал у этих немцев. Но было удивительно то, что у него ничего не было из еды. Расквартированные у нас немцы ужинали, но ему ничего не предложили. Мать предложила ему кружку молока с хлебом. Он сьел. Потом рассказывал, что зовут его Христиан, что он 1927 г. рождения и только 12 дней назад призван в армию. После его перевели жить к тётке Дуньке Зуй. Через 10-15 дней все немцы с села выехали. Месяца через два этот солдат приходил к тётке Зуй. он рассказывал что их часть вела бои под Харьковом, и многие погибли, в том числе и те немцы что жили у нас. Он был ранен, лежал в госпитале в Кременчуге. Я слышал возмущение тетьки Дуньки, высказанное нашей матери через тын. она возмущалась тем, что ей пришлось выслушать горе этого молодого немца. «Да он ещё хлопья, – говорила она, – а свой муж неизвестно где, может он давно убит». Наши парни 1927 г. рождения были призваны потом, но на фронте не были, а немец всех послал на фронт.
После освобождения села тётка разыскивала дядька Ивана. Пришёл ответ что он пропал без вести в первые месяцы войны. После Победы от него пришло письмо, толи из Тулы, толи из Тамбова (точно уже не помню), и вскоре он приехал домой на побывку. Я хорошо помню эту встречу. Собралась полная хата людей, которую тетка Дунька успела построить вместо сожжённой гитлеровцами. Выяснилось что дядька Иван ещё летом 1941г. где то в районе Киева попал в плен и был вывезен в Германию. Работал на заводах, на шахтах, аж на островах Шпицбергена. Потом опять в Германии, где английские войска освободили его из плена. Он рассказывал, какие тяготы, лишения и унижения пришлось пережить ему за годы плена. Но домой его, как и многих других сразу не отпустили
а зачислили в трудовую армию, где он практически за кусок хлеба работал аж до осени 1943 г., после чего он вернулся домой. Я восхищался его мужеством и упорством в преодолении трудностей, выпавших на его судьбу. Он как-то рассказывал, что выжил благодаря своему здоровью, привычке к труду и неприхотливому образу жизни. Детей у него не было. Умер в одиночестве, под опекой племянника тетки Дуньки – Петра Чемериса. Слышал от односельчан, что Петр Чемерис и его семья по-людски относились к нему. Он этого был достоин.
Зимой 1942 г. начали прибывать в Кременчуг поезда из Германии. Я видел немецкий пассажирский поезд. Проводники все были в форме черного цвета. Немцы, используя труд военнопленных, восстановили мост через Днепр, “перешили” железнодорожные пути на европейскую ширину колеи. Уже летом 1942 г. они подняли некоторые затонувшие пароходы и к осени уже плавали буксиры по Днепру.
Зима с 1941 на 1942 год была снежная и холодная. Были большие заносы. Немцы выгоняли население на расчистку дороги Кременчуг-Киев. Даже из Кривушей гоняли людей в с.Песчаное, в степь с лопатами расчищать снег на дороге.
В октябре 1941 г, немцы разрешили открыть школу в селе. Сначала до 6 класса, но с декабря – только до 4 класса. Я ходил в 5-й класс, а потом и в 4-й до февраля 1942 г. До войны я окончил 4 класса, и мне сказали в школе, чтобы я не ходил.
Часть учителей были те же, что и до войны. Учили украинский язык, арифметику. Но каждый день учебы, согласно новым требованиям, начинался и заканчивался молитвой – «Отче наш» декламировали по записи, но требовали наизусть. В классе над дверью висело два портрета – Петлюры и Коновальца. Что о них тогда говорили, как их величали и прославляли, я теперь не помню. Учителя в основном учили грамоте, а на другие вопросы внимания мало уделяли.
Немецкие солдаты, которые стояли у нас и в других хатах, получали коньяк, ром и другие хорошие вина в бутылках. Пили они мало, меняли на яйца – одну бутылку коньяка на 100 штук яиц, из яиц взбивали гоголь-моголь, пили сырые яйца. Подобный обмен для русского солдата не только не характерен , но вообще немыслим, А они меняли. На четверых немецкие солдаты получали на какой-то период 2 бутылки коньяка. Одну бутылку меняли, а другую крышечкой от фляги распивали сами. Кормили немцы своих солдат значительно лучше, чем питались солдаты Красной Армии. Кроме спиртных напитков, немецкие солдаты получали сливочное масло на руки ( в основном это были гиды столового маргарина). У каждого солдата, кроме котелка и фляги, была масленка
(пластмассовая), плоская, на подобие наших коробочек из-под конфет «лампасе». Получали только сигареты и табак, который курили в трубках (люльках). С наших мужиков, которые курили самокрутки с махрой-самосадом, смеялись и удивлялись их терпению и стойкости, как они от этого курения не умирают.
Когда пришли наши в 1943 г., то наша мать, увидев первых солдат удивлялась, что они молодые, маленькие, хуже одеты, хуже снабжались и кормились, а от них бежали такие здоровые и откормленные немецкие вояки.
Зимой 1942 г., когда начали приходить из Германии письма от первых попавших туда, несмотря на цензуру, стало известно, что им там плохо: никуда не пускают, кормят плохо, обувь на деревянных подошвах, работают много и тяжело.
Такое письмо было получено от Полины Ивановны Коваль (дочь Вандера), нашей двоюродное сестры по матери.
К нам приходили 2 или 3 немца, стоявшие на базе; один из них сносно говорил по-русски, показали им адрес Полины. Один немец оказался из этого города – г. Бехофельд, это возле бельгийское границы. Немцы разрешали нашим, угнанным на работу в Германию, посылать туда посылки в пакетиках по 250 граммов (3 или 5 кг всего) один раз в месяц или квартал. Этого было мало. Приходивший немец согласился брать посылки от Полининых родителей и отсылать своей матери, а та делилась с Полиной содержимым посылок. Так немец отправил 2 или 3 посылки. Полина возвратилась из Германии, вышла замуж, живет в г. Щорс Черниговской обл. Я помню, как укладывали посылку в присутствии Ганса (так звали итого немца) и передавали ему. Он подписывая ее и по своей почте отправлял. У них в Германии тоже были трудности с продовольствием.
Весной 1943 г. на город было несколько налетов самолетов советской авиации. Особенно был результативным налет 5 мая. Горели цистерны на станции, горел склад горюче-смазочных материалов в Железно-дорожном саду возле электростанции, были разрушены обе мельницы и другие важные объекты. Прожекторы рыскали по небу, ища самолеты. С самолетов сначала сбрасывали осветительные бомбы, а потом уже летели поражающие бомбы. Светло было даже у нас в селе. Фашистские зенитные батареи куда-то стреляли, но сбитых самолетов не было. После этих налетов у многих появилась уверенность в том, что красная Армия окрепла и способна победить фашистов. Но склад боеприпасов, который гитлеровцы расположили на элеваторе и в кучугурах, бомбежке не подвергался. Наверное, командование Красной Армии о нем не знало.
В июне того же года, часов в 16-17, разгорелся воздушный бой над Горами (район Кременчуга возле водонапорное башни). Стреляли зенитки, разрывов бомб не было слышно, а самолеты в небе сражались. Где чей, от нас не было видно, но, судя по направлениям огненных трасс, можно было понять, что немецких истребителей было больше; с двух, а то и с трех направлений шли трассы на один самолет. Бой длился минут 20-30. Самолеты заходили один на другого, ведя огонь. Затем один самолет пошел в пике. От него отделилась черная точка над которой раскрылся парашют. Самолет упал в районе теперешней территории автозавода. Парашютиста сносило в северном направлении. На следующий день стало известно, что это был советский самолет. Обожженный летчик приземлился на парашюте в степи, возле какого-то строения, где был сторож. Тот сторож, якобы, видел летчика и знал; где он спрятался. Когда утром пришли туда гитлеровцы, то он выдал летчика. О достоверности этого слуха сомнений ни от кого из взрослых я не слышал. Наверное, так и было.
Летом 1942 г. немцы переделали железнодорожную колею, ведущую на элеватор, на европейский стандарт. Они очистили территорию элеватора от горевшего зерна и оставшиеся склады, а также всю территорию превратили в огромный склад боеприпасов и военного имущества. Кроме территории элеватора, гитлеровцы огородили проволочным ограждением в два ряда половину кучугур, где теперь кладбище, и в два раза больше. Там рассосредоточили штабеля с боеприпасами. Вся территория базы была забита штабелями боеприпасов. Вагоны приходили туда почти каждый день.
У нашего дядька Ивана (по матери) – Ивана Николаевича Коваля (“Вандера”) была лошадь, на которой он ездил работать на биржу. С биржи людей, в том числе и его, направляли работать на элеватор, на склад боеприпасов. Ежедневно там работало по 20-30 подвод. Была договоренность с дядькой, что я буду ездить на лошади на работу на базу, а он за это будет давать нам коня для перевозки сена и дров с острова на Днепре. Так я стал коневодом. Дядька запрягал мне лошадь, давал шаньку (мешок с овсом для подкорма коня) и я ехал на работу. Развозили боеприпасы из вагонов или площадок по кучугурам, где их складывали в штабеля. Грузили и разгружали военнопленные под строгим надзором немцев. Это было летом 1943 г, . Как-то пригнали гитлеровцы на погрузку наших пленных в совершенно новом обмундировании. Выяснилось, что они только месяц – полтора как попали в плен в районе Харькова. Большинство из них работало молча, не жаловались ни на советские, ни на немецкие порядки, но один был разговорчивый и не раз жаловался мужикам – бендюжникам на порядки в Красной Армии. Говорил, что в армии кормили плохо, одной крапивой и щавелем, и, якобы, он рад, что попал в плен, и т.д. Пленным мы давали по возможности еду и курево, но не всегда, так как гитлеровцы следили, чтобы мы с пленными не общались. Телеги и нас при въезде и выезде из зоны часовые осматривали, а то и тщательно проверяли. Дядько Иван после освобождение села Красной Армией был призван на фронт. Он был ветераном двух мировых войн: 1914-1913 и 1941-1946 гг.
Пленных привозили на работу машинами с Гор, из лагеря, ежедневно и часто других. С приближением фронта бендюжников на работу на склад не брали. Летом стало известно, что это были армейские склады, а то и групп армий. Было несколько налетов советское авиации на город, но ни разу этот огромный склад боеприпасов не подвергся бомбардировке нашей авиации. Наверно, наша разведка не знала . Там были все виды боеприпасов для артиллерии, авиабомбы, реактивные снаряды, гранаты, мини, взрывчатые вещества и средства для их взрывания. Чего только там не было. Склад действовал до самого отступления оккупантов. При отступлении немцы все, что осталось от пожара, – склады, бетонные сооружения – взорвали, но боеприпасы остались целыми, хотя были подготовлены к взрыву. Что-то у них не получилось.
Помню, летом 1943 г, больше недели стояли колонны автомашин в ожидании погрузки на складе. Потом мы узнали, что в это время была битва на Курской дуге. После этого гитлеровцы стали более осторожными. Пошли слухи, что они отступают, что красные наступают и уже ими взят Харьков. В городе помещения всех школ были превращены в военные госпитали, которые были переполнены раненными немцами. Умерших от ран немецких солдат и офицеров хоронили на бывшей Сенной площади. Вся площадь была в березовых крестах с касками. Я видел это кладбище в декабре 1943 г, и летом 1944 г. В 1956 г., когда я проходил через это место, то кладбища не было, все было разровнено, на его месте был разбит парк, и уже росли деревья. В 1976 г, на этом месте я увидел и жилые дома, и восстановленную взорванную гитлеровцами школу (по улице Чапаева).
В начале сентября 1943 г, начался массовые отход (отступление) гитлеровских войск за Днепр. Войска шли круглые сутки со стороны Ми-хайленковки и Коваливки, мимо сельуправы (сельсовета), по дамбе, и возле Шаблия поворачивали на “Печи”, далее плавнями, к шелюгам двигались на переправу. Потом начали гнать с войсками скот и людей, были люди аж из-под Сум. То ли их гнали силой, то ли часть убегала с оккупантами: были и такие. Напротив Александровки немцы через Днепр навели две понтонно-мостовые переправы. По одной гнали скот и население, по другой шли войска.
Заборы трещали от напора скота. Помню, по дамбе двигалось несколько танков “Тигров” и Пантер”, почти на каждом на башнях висели свиные туши. Эти танки были огромных размеров и веса боевые машины. Двигаясь по дамбе, они разгоняли скот, который от страха ломал заборы, рвал проволоку, все сносил на своем пути.
Колонны гонимого населения и табуны скота сопровождал конвой из состава эстонского батальона. Одеты эти, эстонцы были в белую форму, большинство знало русский язык. Для помощи в перегоне скота они принуждали подростков, мужиков, которые при приближении к переправе, где колонны останавливались, смешивались с другими угоняемыми на Запад, ожидая очереди на переправу. Часть этих людей разбегалась. Конвоиры ловили людей, принуждали под угрозой оружия гнать скот на переправу. Так и меня хотел поймать эстонец на коне, но мне удалось убежать и спрятаться в болоте возле базы. Он стрелял, пули свистели над моей головой, но, наверное, он не хотел меня убить.
В то время В нашей хате поселился немецкий офицер – майор. Он ездил на легком мотоцикле. Уезжал на день-два. Появлялся и снова уезжал. Потом отец рассказал, что офицер из полевой полиции, которая занималась регулированием войск при отступлении ( регулировал их движение). Как-то он был целый день у нас дома. Мылся, брился, стирал, отдыхал. Позвал мать и, показывая на пальцах, сказал ей, чтобы мы все вещи и продукты закапывали, так как через три – пять дней нас всех также будут угонять, а все сожгут. Мать его угощала молоком. Немец был пожилой. Когда он уезжал от нас, похлопал нас с Николаем по плечам. Мы пацаны, начали копать ямы. Отец прятался, сестра Тоня тоже пряталась. Ее немцы поймали и везли в Германию, но она на станции Ромодан убежала из эшелона, добралась домой и пряталось в городе, так как в селе полиция её искала, и полицаи спрашивали о ней.
Вот мы, малышня ( я и брат Николай, меньший меня, да Алексей – хромой), за два дня вырыли несколько ям, закопали одежду, муку, зерно, соль, а сверху а тех зарытых ямах поставили копны сена. Пустой сундук выставили на огород. Сено при пожаре все сгорело, а в земле все, что закопали, осталось. Из хаты многое вынесли и разложили по огороду, подальше от построек. Переоборудовали ручную повозку так, чтобы можно было запрячь в него корову. Запрягли корову и поводили ее в упряжке по двору с тем, чтобы она хоть немного привыкла. Сначала корова “брыкалась”, но потом смирилась. Числа 27-го сентября 1943 г, утром на Михайленках показался дым. От нас хорошо было видно, что горела церковь, как мерцали кресты в дыму и пламени. А по дамбе все двигались немецкие войска, угоняемое население, скот. Примерно в 15-16 часов к нам во двор зашли вооруженные солдаты эстонского батальона и начали нас выгонять на дорогу. Мы видели, что они до нас выгнали Гырычив и тетку Дуньку Зуи. Мы были готовы к этому. Корова была в упряжке, телега экипирована. Мы забрали теленка, привязав его к корове, и выехали со двора. Влились в поток гонимых людей и скота, а по дамбе шли танки . Прошли метров 200-300, оглянулись и увидели, что наше подворье в дыму. Так враги сожгли родную хату.
Со двора мы выехали вместе. Но потом Алексей свернул от нас в резерву (Резервой в селе называли места выкопанной земли и вывезенной на строительство защитной дамбы в 1932-1936 гг. Это был резерв грунта для насыпи), чтобы забрать козленка, который там пасся. В толпе Алексей с козликом потерялся. Мы с младшим братом Николаем остались с матерью, корова в упряжка шла, на удивление, смирно, но когда свернули на дорогу мимо Шаблиивки, нас начал обгонять танк. Улица узкая, корова испугалась, как понесла в галоп, еле мы ее удержали, потом постояла и пошла как милая. Я был очень доволен, что она смирилась, и боялся повторения ее “брыкания”.
В потоке немецких войск, скота и подвод с людьми мы вышли в район “Печи”, где теперь дачный участок, прилегающий к улице Октябрьской. Там мы спрятались за бугор. За этим же бугром оказались и наши соседи Гырычи и тетка Дунька Зуй. Таким образом, мы на переправу не пошли. С наступлением темноты мы вышли на плавни и почти бегом рванули в сторону Самусиевки, подальше от переправы. Пришли туда ночью, темно, тишина, никого нет. Нашли балочку, кругом кусты, там и заночевали,
В этом укрытии мы просидели двое или трое суток. Страх одолевал от неясности обстановки. Помню, на второй день мать и, кажется, тетка Настя Гырыч ходили вечером в разведку домой. Вернулись поздно ночью и сказали, что добрались до дома, но там все сгорело, они никого не видели. Посоветовавшись, решили утром идти домой. Но часов в десять утра на следующий день мы услышали где-то на Гориславке стрельбу. Мы в своем укрытии начали прятаться под корни деревьев, вымытых весной течением. Через некоторое время мимо нас прогрохотал танк Т-34 и, подъехав к обрыву берега Днепра, начал стелить из орудия на остров. Все взрослые спрятались, а мы с Николаем залегли за деревом и наблюдали за танком. Из танка было произведем но 1 или 2 выстрела. Из-под кручи выскочил человек с камнем и стал стучать по броне танка, открылся люк, из которого на половину роста поднялся танкист, наклонился к этому человеку, о чем-то поговорили. После этого танк развернулся и мимо нашей балочки прогремел гусеницами в направлении Сталивки. Мы вышли из укрытия и увидели, что там, возле кручи, где останавливался танк, тоже прятались люди. А тот, один из них, предупредил танкиста, что на острове прячутся люди из села Самусиевки. Обстановка прояснилась. Наши пришли! Освобождение. Это было 29 сентября 1943 г.
Вслед за ушедшим танком и мы собрались и пошли домой. Это уже было часов в 15, Гырячи и тетка Дунька Зуй пошли через Самусиевку, так как они хотели зайти на подворья своих родственников. А мы с матерью пошли плавнями, думая зайти на Сталивку, на подворье тетки Гриценко. Вышли на плавни, напротив бывшего имения Трещева (теперь там проходят магистраль нефтепровода “Дружба” и другие магистрали).
На плавнях, недалеко от берега Днепра, мы увидели трех огромных волов серой масти, с большими рогами. Мать говорит: “Давайте их подгоним ближе к нашему селу от Самусиевки”. Начали мы их сгонять до кучи. На небе парил немецкие самолет-корректировщик “Рама”, которые выпустил в нашем направлении две или три ракеты. После этого из-за Днепра послышались выстрелы, и рядом с нами начали рваться снаряды, мы бросили этих волов и стали убегать в сторону Сталивки. Было 3 или 4 разрыва снарядов, от которых нам удалось убежать. Пробегажали с километр, гоня корову и теленка галопом. Самолет кружил, но снаряды больше не рвались.
Приехали мы к подворью тетки. Сарай остался целым. Хата догорала. Начало темнеть, мы, что можно было из несгоревшего, оттащили от хаты, остальное, обугленное, горевшее, догорало. Мать нас оставила, а сама пошла домой в разведку, так как в селе людей мы пока не видели. Кроме одного молоденького, солдата Краснов Армии, который жарил насаженную на палку курицу на горевших углях теткиной хаты. Это была первая наша встреча с освободителем. У солдата, кроме плащпалатки и винтовки с патронташем, ничего не было. Мать ушла, а он, жаря курицу, рассказывал нам, что фашистов в селе нет с обеда, что воюет он уже больше месяца, родом откуда-то из России (откуда точно, я уже не помню), ему приказано быть здесь, а утром к нему подойдет командир.
Мать возвратилась и сообщила, что в селе тихо, Алешка уже дома, по пути она видела еще кого-то из села и тех, кто возвратился на свои подворья, и мы поехали домой. Приехали во двор. Темно, хоть глаз выколи. Все сожжено, ничего не осталось. Кроме лежавших посреди двора трех тонких бревен, возле которых мы и расположились, тут же и спали. Утром пришел отец, ко торый прятался от немцев где-то возле элеватора.
Начался период восстановления подворья. Все, что нами было закопано в землю, осталось целым. Это было богатство, оно нам помогло очень здорово. Но до пожара кто-то был в хате, во дворе, так как после пожара мы не нашли самовара, который оставался на чердаке хаты, а также стульев, вынесенных нами на огород.
У тетки Дуньки В хате оставался 85летний отец – Петр Немченко, который уже не ходил, был тяжело болен. Семья оставила еду воды и еды, а их самих угнали гитлеровцы. Но когда мы возвратились, то подворье было сожжено, а дед мертвый лежал на одеяле посреди двора. Значит, его кто-то перед пожаром вынес, и он умер. Фашисты при отступлении все сжигали, как позже мы узнали, от Сум и Харькова до Днепра применяли тактику “выжженной земли”. Скот, который оккупанты не успели угнать за Днепр, они расстреливали. По селу лежало много убитых коров, лошадей. У нас в огороде лежала убитая большая корова. Алексей пришел раньше нас и вспорол ей брюхо. Когда пришел отец, мы откопали соль, разделили тушу коровы, мясо посолили и заложили в две большие деревянные бочки. Это тоже помогло нам выжить в то трудное время, коровы, убитые в других местах, пропали, так как было ещё тепло, а туши лежали по 3-4 дня, пока вернулись люди. Шкуру коровы мы повесили сушить на плетень (на лису). Примерно через 10 – 15 дней за нашим огородом из кустов терна вышел огромный бугай, пламенной, породистый, и пасся с нашей коровой. Оказывается, он набил ноги и лежал в кустах более двух недель. Отец приказал нам беречь его (так как он был очень ценной породы), рассчитывал отдать в колхоз для разведения скота. Этот бугай был у нас около месяца. Потом пришел офицер и сказал, что быка заберут для нужд красной Армии. Отец ему доказывал, что бык породистый и нужен селу, колхозу. Кроме того, все село знает, что у нас колхозный бык. Офицер сказал, что нам выдадут справку из войсковой части о том, что бык забран для нужд армии. На том и порешили. Офицер принес справку за подписью командира части, а быка угнали. На следующий день тот офицер привез нам во двор огромный кусок мяса из этого быка и его шкуру. И эту шкуру мы довесили рядом на плетень (лису), где она висела до зимы 1947 г. (об этих, шкурах расскажу позже).
На плавнях, в шелюгах, напротив хуторка Александровки, гитлеровцы подбили три наших танка Т-34, которые прорывались к переправе. Все три танка были подбиты в борт, а в одном еще было два удара в лоб. Лобовая броня прогнулась, но снаряд не прошел. Танки сгорели, экипажи, вероятно, остались живыми, кроме одного танкиста, который сгорел. До 1946 г. пролежала в танке его не сгоревшая душа. Это был обугленный, не сгоревший шар тела размером 20 – 30 см .
О потерях немцев никаких слухов не было, а вот потери наших были. При освобождении села от оккупантов случаев гибели жителей села я не помню, кроме тех жителей на Реевке, которые погибли на минном поле. Я видел двух убитых женщин на минном поле. Один труп лежал и был похоронен на откосе дамбы напротив хутора Александровского, напротив кладбища, другой лежал на пустыре, на Реевке, за кладбищем, недалеко от изгороди артиллерийского склада. Но что характерно, трупы были целыми, а вокруг них лежали извлеченные сапёрами мины. Вероятно, женщины погибли не от мин.
При освобождении села было убито несколько наших бойцов, Я помню пять могил, которые я лично видел сразу после освобождения села. Это были: могила погибшего солдата на Гориславке (в Царине); могила старшего лейтенанта на кучугурах – на Коваливке, недалеко от хаты старосты Никанона Немченко; могила сержанта за болотом, напротив хаты Акима (Якима) Перервы; безымянная могила на Зарудьи, могила сзади хаты Перервы. Сейчас там, над могилой, объездная дорога. Эта могила появилась уже позже, на подворье Перервы стояло подразделение нашей разведки, которое пыталось форсировать ночью Днепр напротив Кургана. Один погибший из них был похоронен на этом месте. Мы, пастухи, часто подходили к солдатам. Они жгли костер, что-то рассказывали, мы слушали, как-то утром подходим и видим свежую могилу. Начали спрашивать. Один солдат сказал, что их товарищ погиб ночью в разведке на Днепре. Весной 1944 г, был разлив болота, и эти три могилы были размыты. Никто их больше не восстанавливал. Но я и другие жители села их видели. На одной из них (за болотом) стояла фанерная доска с надписью красной краской – сержант такой-то и его данные, которые я не помню.
Но боевые потери личного состава, и подразделении, вышедших к Днепру в районе села и находившихся в непосредственном соприкосновении с рекой в течение 1,5 – 2-х месяцев, продолжало иметь место. Особенно много погибло при попытке сходу форсировать Днепр 29 сентября и в октябре – ноябре 1943 г. при проведении разведки боем, по захвату “языка”. Согласно архивным данным (которые выявлены не полностью) МО СССР на территории села и прилегающих к нему полях, на Днепре в районе села погибло более 103 солдат, сержантов и офицеров.
В октябре 1943 г. жители села привлекались рыть окопы. Окопные работы проводились исключительно ночью. Однажды отец после ночи работы на окопах утром рассказал нам, что в районе Самусиевки, где они копали окопы, на острове был слышен бои, а под утро группа разведчиков мимо них провела двух пленных немцев. Один пленный был ранен, и его несли, а другой шел сам со связанными руками. Они быстро прошли в сторону Дроботивки.
Кроме этого, немецкая артиллерия периодически вела огонь по обнаруженным целям: по скоплениям войск, штабам, тылам, один из огневых ударов я наблюдал в октябре 1943 г., когда немецкий миномёт с острова бил по уцелевшим хатам напротив клуба. Было разбито несколько крыш на уцелевших хатах. Были раненые и убитые солдаты.
Рассказывали Михаил Ковнир (1928-1996 гг.) и Виктор Григорьевич Якимец, 1931 года рождения, которые были очевидцами, как фашисты при отступлении жгли их хаты. Эстонский батальон выгонял людей со дворов к гнал на переправу, а следом шли немцы и поджигали все, что горит, не угнанную скотину убивали. Поджигатели бегали с факелами и поджигали. Кроме этого, с танкетки (БТР) – бронетранспортёра экипаж из ракетницы стрелял осветительными ракетами по хатам, которые были покрыты соломой и камышом, быстро загорались. Один БТР на гусеничном ходу провалился в погреб во дворе, где жил учитель Петр Иванович Грачев. Экипаж бросил машину и бежал в сторону переправы. Вследствие чего остались целыми несколько хат.
Вслед за убежавшими гитлеровцами к месту, где пряталось от угона несколько семей, подъехали на БТР красноармейцы. Их и встретили семьи Якимцив, Чевердив и Ковнирив. Они рассказали красноармейцам об убежавших немцах и показали, куда они побежали. В этих семьях было две лошади. Виктор Григорьевич Якимец рассказывал, что солдаты-сибиряки тут же вскочили на лошадей и погнались за немцами. Через несколько минут их поймали и привели к БТР. Сошлись люди, повылазившие из укрытий. Тут же гитлеровцев мужчины разули и били их сапогами по их мордам за то, что пожгли их хаты. Танкетку подкопали и из погреба она выехала. Внутри ее было много сигарет и завонявшихся от жара курей, награбленных вещей, часть которых жители Кова-ливки опознали. Несколько позже из-под колхозного амбара вылез один немец, который не успел убежать и сдался. Он был одет чисто, в сапогах, говорил, что он доктор, его мужики окружили, а Басило Захарович Немченко снял с него сапоги и начал сапогами бить его по морде, приговаривая: “Вот тебе, доктор, за сожженную хату”. Подошёл красноармеец, посмотрел и сказал ему: “мужик, отвел душу и хватит, отойди от немца”, что тот и выполнил.
О Василий Захарьевиче следует сказать, что он был призван на фронт. С фронта привёз некоторый парикмахерский инструмент, и мы,
пацаны ходили к нему стричься. Денег мы не платили, как-то с ним ладили наши родители. Он был добрым, корректным и безотказным. стриг всегда, когда был дома. Он давно уже умер, но, я надеюсь, что не ошибусь, если от всех пацанов – моих сверстников, пользовавшихся его добрыми и бескорыстными услугами, выражу ему посмертное спасибо, а память о нём мы сохраним до конца дней своих. Детей своих он не имел, но помогал чужим, чем сыскал себе уважение и имя порядочного человека.
Через неделю после освобождения села полевой военкомат взял всех мужчин призывного возраста на учет, а через дней 10-15 начался призыв в Красную Армию и отправка на фронт. В это же время была восстановлена Советская власть в селе. Председателем сельсовета опять стал Григорий Мюзин, который был избран еще до войны.
Назначенный оккупантами староста Никанор Немченко бежал с немцами. Он был из числа бывших раскулаченных, до войны жил в Кременчуге, имел свой дом.
Помню рассказы очевидцев – жителей Власовки. Которые рассказывали о том, что части Красной Армии пытались в районе их села форсировать Днепр, но гитлеровцы отбили их атаки. Якобы, несмотря на то, что противник сидел там крепко, было несколько попыток форсировать реку. Наши атаковали, идя по трупам своих. Говорили, что на косе было сколько трупов, как снопов в поле.
Теперь известно, что так и было. В книге о боевом пути 95-й гвардейской стрелковой дивизии говорится, что с 30 сентября по 6 октября 1943 г, 95-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Н.С. Никитченко в районе с. Власовки, овладев песчаным островом, пыталась форсировать Днепр, но из-за сильного огня противник и отсутствия переправочных средств успеха не добилась. Жители Власовки рассказывали, что трупы погибших красноармейцев на песчай косе долго лежали незахороненными, так как немцы стреляли с правого берега Днепра, много было убитых, якобы, из только-что призванных из освобожденных сел, даже не переодетых в военную форму. 95-я гвардейская стрелковая дивизия – одна из дивизий, освобождавших г.Полтаву 23 сентября 1943 г., за что ей было присвоено наименование Полтавской. Эта же дивизия участвовала в освобождения с. Кривуши и г.Кременчуга 29 сентября 1943 г.
Хорошо помню октябрь и ноябрь 1943 г. Днем и ночью двигались войска до дамбе из Власовки, Градижска в направлении Кременчуга. Говорили, что в направлении Келеберды части Красной Армии форсировали Днепр, и туда на переправу движутся войска. Позже стало известно, что так и было. Это теперь из Власовки через Кривуши никто не ходит. А до 1959 г. жители Власовки пешком ходили через Кривуши на работу в Кременчуг и на базар. Общались с кривушанами ежедневно. Жители с.Власовки издавна занимались кустарными промыслами – плели корзины из красной лозы, которые носили на базар. Теперь воды Днепра и искусственного Кременчугского моря залили плавни, где рос шелюг (лоза). Нет сырья, нет и людей, умеющих изготовлять эти красивые, удобные и необходимые в хозяйстве корзины.
Село Власовка (в древности местечко), известное в ХVII ст. как крепость, было сотенным местечком Чигиринского, потом Миргородского полка. В нем было две церкви, которые были сожжены гитлеровцами в сентябре 1943 г. Крепость потеряла свое значение в середине ХVII века. Остатки земляных сооружение окончательно исчезли во второй половине ХХ века.
В ноябре 1943 г, железнодорожная ветка на элеватор была демонтирована частями Красной Армии и вывезена на восстановление основных железнодорожных магистралей, т.к. гитлеровцы при отступлении их повзрывали. Рвали рельсы и ломали шпалы пополам по всем перегонам железной дороги. Современная железнодорожная ветка была проложена в 60-е годы при восстановлении элеватора.
Война была тяжелой и жестокой.
И какую бы медаль Ветеран не имел,
стоит гордого звания Героя Каждый,
кто на войне уцелел.
Солдату старому отрада
Одна осталась – кровный внук.
И молит он судьбу:
“Не надо! Ни новых войн, ни новых мук!”
Автор: Яцына Виктор Петрович
Заметки, воспоминания, раздумья о судьбах родины моей – с. Кривуши.