(Воспоминания о пережитом во время немецко-фашисткой оккупации Константиновича В.К.)
Константинович Владимир Константинович (1888-1968) родился в с. Ярцево Смоленской губернии. Окончил медицинский факультет Московского университета, принимал участие в революционных событиях 1905 г. Во время гражданской войны был врачом красноармейских госпиталей в Кременчуге, где и остался на постоянное жительство. В годы Великой Отечественной войны – член подпольной группы «Патриот Родины», которую возглавлял врач Т. Жвания. Награжден медалью «За боевые заслуги» и юбилейными медалями. Похоронен в Кременчуге.
В мае 1941 года я был в командировке в г.Ленинграде. Жизнь текла внешне спокойно, но чувствовалась какая то открытая тревога. Гитлер заканчивал покорение Западной Европы.
Невольно приходила мысль – а что же дальше? Но заключённый пакт о ненападении успокаивал. В конце мая получаю телеграмму от здравотдела – кончать занятия и возвращаться. Наводит на грустное размышление.
Проезжая Москву 3 июня был на Сельскохозяйственной выставке и здесь, при внешнем благополучии, проявлялалась какая то нервозность и неуверенность в благополучии завтрашнего дня.
В Кременчуге заметных перемен не нашёл, но срочное пополнение неприкосновенных запасов заставляет задуматься, наводит на грустное размышление.
В воскресенье 22 июня 1941 года в 10 часов утра отправился в город по личным делам (ничего не подозревая). Зашёл в ателье на ул. Ленинской; бросилась в глаза взволнованность собравшейся там публики. Ждали выступления Молотова по радио.
Сомнений больше не оставалось, Гитлер нарушив пакт вероломно напал на наши границы и на заре отбомбил уже Киев и другие города. Так внезапно началась вторая мировая война, самая сокрушительная из бывших когда либо.
В первый день войны состоялся общегородской митинг на площади. Первый секретарь горкома Котлик, призывал всех дать отпор обнаглевшим фашистам, – «нам чужой земли не нужно, но и своей не уступим и вершка», что не помешало ему одному из первых покинуть Кременчуг.
Фронта не было и фашистская лавина катилась быстрее газетных сводок (воинские части и ополченцы). Вскоре в лунные ночи начались налёты немецких бомбандировщиков.
Начались ночные и дневные бомбардировки города, а затем и артиллерийский обстрел по уходящим из города мирным жителям.
Днём и ночью поступали раненые и изувеченные люди в больницу. Военные госпитали один за другим эвакуировались и вся тяжесть обслуживания гражданского населения легла на первую городскую больницу. Транспортно – способных мы при первой же возможности переправляли в тыл на попутных машинах и железной дороге.
На территории больницы был развёрнут военный госпиталь, на базе хирургического и ушного отделения, но вскоре был эвакуирован и с ним ушли мобилизированные наши хирурги и часть среднего персонала. Раненые прибывали, а рабочие руки убывали.
В начале августа меня в проходной меня встретили главврач больницы и секретарь Чернявский, он же и завхоз больницы. Главврач объявил, что они уезжают – эвакуируются и передав печать и ключ от сейфа – уехали «эвакуировались», передав таким образом на мою ответственность больницу. В тот же день доложили об этом зав. горздравотделом доктору Рывнину, который так же был удивлён неожиданным отъездом администрации больницы, и приказом назначил меня временно исполняющим обязанности главврача.
Эвакуировались семьи докторов Цифриновича, Былинского, Дымары, Кагановой и др. Налёты фашисткой авиации продолжались и днём и ночью. Немцы охотились за мостом через Днепр. Однажды среди белого дня немецкий самолёт снизился над самым мостом и разбомбил его, сбив один пролёт.
Немцы вскоре подошли вплотную к Днепру и начали обстрел. В это время в больнице находилось более 300 человек больных, раненых и инфекционных больных. Потерпевшие от обстрела и бомбёжек поступали круглые сутки, а обслуживающий персонал уменьшался. На вопрос мой об эвакуации больницы мне отвечали: работать и ждать распоряжения.
Отправив семью в Запсилье, оставив городскую квартиру на попечение соседям, сам переселился в больницу, чтобы держать в должном тонусе оставшихся сотрудников, охранять имущество больницы, так как были попытки безответственных элементов к грабежу.
Необходимо было добывать продукты питания больным, пополнять медикаменты и перевязочный материал из брошенного имущества ушедших госпиталей и аптечного склада. Таким образом были пополнены запасы муки, крупы, сахара и т.п.
Перевязачного материала и ваты удалось завести в больницу столько, что за время оккупации в нём не нуждались, а после освобождения Кременчуга могли ещё делиться с проходящими воинскими частями и госпиталями.
В этом деле снабжения особенно помогали бугалтер Черныш, фельдшер Динерштейн, кучер Гарадижский и другие.
Повар Фенченко, несмотря на постоянный обстрел больницы, аккуратно выполнял свои обязанности, благодаря чему больные имели обед, ужин и кипяток.
Эвакуировался зав.горздравотделом доктор Рывкин, затем его заместительница, товарищ Милотинская. В Исполкоме принимали только тов. Мосслер и Колоколов, выдававшие эвакуационные листы. Я получил эвакуационный лист только на семью. Отправить семью в глубокий тыл не мог, не имея средств передвижения. Пешком семья не могла двигаться, ввиду болезни дочери – острого воспаления почек.
В начале сентября (9:12) немцы заняли Кременчуг. Больница продолжала работать. Организовывалась так называемая городская Дума. Зав. здравотделом назначен немцами доктор Зрайковский, пытавшийся всё время пребывания у власти насадить в больнице «новые порядки». Вскоре в больницу стали поступать тяжело раненные, подобранные населением на полях боёв, в том числе и командиры и политсостав, но зачислявшиеся в больницу как рядовые бойцы.
После катастрофы под Оржицей, в Кременчуг беспрерывно пригоняли колонны военнопленных и размещали по разрушенных казармах на горе. В осеннюю слякоть, холод, в дождь со снегом, полураздетых и полузамёрших кое как распихивали по уцелевшим коробкам казарм, часто без крыши, на голой земле. Не удивительно что в лагере военно-пленных появились инфекционные заболевания, главным образом брюшного тифа и дизентирии.
Самых тяжёлых инфекционных больных отправляли в нашу больницу. Особенно тяжёлый контингент больных стал поступать с наступлением морозов, с отмороженными конечностями и донельзя истощёнными.
В жутком виде поступали военнопленные с эшелонов: в одном белье взваливались в зимнюю стужу ничем не прикрытые на повозки и многие из них уже трупами довозились до больницы.
Самое тяжёлое было отделение инфекционное, постоянно перегруженное. Заведовал инфекционным отделением доктор Стельмашенко из военнопленных и ему помогали выздоравливающие врачи, Быкова Елена Васильевна из Саратова, Вера Фёдоровна Богданова, Добров, Максимов и другие.
Иногда тяжело больных пленных из лагеря сопровождали молодой немецкий врач Початки и врач – чех, который говорил по-русски. Через них мы получали информацию о состоянии военнопленных в лагере, передавали для заключенных белье, разыскивали среди них пропавших без вести и по молчаливому согласию не возвращали в лагерь пленных, которые выздоровели, а оставляли их в больнице санитарами, врачами, сестрами и т.п.
Когда был организован Красный Крест, то выздоравливающие обычно переводились из больницы туда, или снабжённые документами умерших отпускались на все четыре стороны.
В Красный Крест были переведены врачи Максимов и Жвания.
В первый месяц оккупации над городской Думой висело два флага: красный со свастикой — фашисткий и жёлто-голубой с трезубцем — украинских националистов. В это время Гитлер играл в освободителя Украины. Однажды в Думе я получил сведения что в лагере готовиться партия военнопленных украинцев на «освобождение из плена». Я и один из сотрудников местной украинской газеты (в последствии как я слышал растрелянный немцами) поспешили в лагерь военнопленных. Перед нами выстроили 250 изнемождённых, полураздетых военнопленных едва двигавших ноги. Из лагеря сплошь завшивленных освобождённых пленных повели в баню, подкормили, кое-как переодели и отпустили на волю. Наиболее слабых и больных отправили в нашу больницу и Красный Крест.
В этот же период больницу периодически посещала немецкая комисия, в задачу которой входило выписывать выздоровиших военнопленных — пленных русских для возвращения в лагерь, украинцев освобождать из плена.
Доктор Стельмашенко учавствовал в этой комисии как докладчик (большинство больных выписывалось из инфекционного отделения), повёл дело так, что все комисуеммые оказывались украинцами и получали освобождение. Если же кого то не удалось провести за украинцев, то после завтрака и угощения спиртным комисии уже шли только одни украинцы, проходили повторно те, которым не удавалось пройти до перерыва за «украинцев».
Но вскоре жёлто-голубой флаг был снят, освобождение из плена украинцев прекратилось и украинцы были уравнены в бесправии с россиянами.
Первые полтора два месяца оккупации городом управляли военные власти, мало обращающие внимание на то что делаеться в больнице. Нам больше приходилось остерегаться Зрайковского т.е. Горздравотделом, пытавшегося услужить немцам. Зрайковский учавствовал в комисии по определению иудейского происхождения и передавал подозреваемых в Гестапо, откуда уже люди не выходили живыми.
В первый месяц оккупации евреи как-будто пользовались правами наравне с другими нациями, но вскоре появился приказ, запрещающий евреям появляться в общественных местах, на главных улицах, пришить на одежду сионскую звезду, выполнять асинизационные работы, убирать улицы. Затем всех евреев выселили в гето на Новой Ивановке, откуда по ночам слишались вопли и крики о помощи. В городе разрешили остаться только нескольким старым врачам-евреям, пользовавшихся большой популярностью среди населения города: офтальмологу Мейксону, зубному врачу Эйльбербергу и другу Соловейчику, разбитому параличем, лежащему в постели. Каждому из этих врачей было за 80 лет.
Однажды утром прибежали ко мне граждане, живущие в доме Мейксона и сказали, что доктора Мейксона арестовали чёрные полицаи и куда-то повели. Я сейчас же отправился к городовому немецкому врачу Молитеру, с ним отправились в комендатуру для выяснения причины ареста. Выйдя из кабинета коменданта он развёл руками и заявил, что ничем не может помочь, так как получен приказ от высшего немецкого командования по которому все евреи независимо от пола, возраста, занимаемой должности должны быть изьяты.
Тысячи евреев были растреляны на пустырях на Ново Ивановке. Я присутствовал с доктором Жвания на раскопках. Женщины, мужчины, старики и дети заполняли глубокие рвы и судя по положению трупов, людей закапывали ещё живыми. Если б я не видел всего этого ужаса собственными глазами я не мог бы поверить, что люди способны дойти до такого чудовищного изуверства.
Когда на смену военным властям водворился национал-социлистический комитет, во главе с гебитскомисаром Роттом, начались всяческие репрессии и ограничения в отношении мирного населения, а в частности и больницы.
По ночам в палаты вламывались эсэсовцы и уводили подозреваемых в чём-то больных, которые уже не возвращались. А затем и среди белого дня чёрные полицаи, возглавляемые эсэсовцами, арестовывали евреев и лиц подозреваемых в принадлежности к этой национальности. Так погибли врачи Факерман с семьей, состоявших из двух малых детей, жены и матери старухи, врачи Гогбенко (Гофман), Малык, Сеитов и другие.
Периодически немцы устраивали облаву: чёрные полицаи окружали територию больницы, а немцы шныряли по отделениям, отыскивая молодёжь для отправки на работы в Германию. Но обыкновенно уходили с пустыми руками, так как их успевали спрятать сотрудники больницы, или прорывали цепь полицаев и скрывались.
Врачи Киракозов, Маневский В.С., Богданова, Божко, Добров, Быкова, Зотов, Кравцов, Фельдшера: Джрейнштейн, Деркач, повар Фенченко, дворовой рабочий Сиряк, всячески старались облегчить участь военно-пленных, сохранить инкогнито нач. и полит составу, евреев, убереч от угона в Германию сотрудников больницы и учащихся, тогда функционирующей медшколы. Евреям нам удалось сохранить жизнь скрывая их национальность или, снабжая подходящими документами, помогали уйти из города. Так дождались прихода наших войск доктор Слоимская, художник Резниченко, Скляр и другие.
Но к сожалению и среди врачей были такие, которых приходилось остерегаться. Врач из военно-пленных Соловьёв и врач Гольн, дезертировшая из военного госпиталя и назначеная к нам в больницу горздравотделом, всячески старались угодить немцам и их ставленики Зрайковскому.
Но мне удалось от них избавиться, я получил приказ от Зрайковского откомандировать двух врачей на так называемую «биржу труда» на должность «довереных врачей». Никто из врачей не желал занять эти должности, Соловьёв и Гольн охотно согласились и покинули больницу.
В период оккупации в городе работала только одна наша больница. Все другие лечебные заведения (детская больница, военный госпиталь, поликлиники, водолечебницы, туб и вендиспанцеры) были либо разгромлены, либо заняты немцами. Част територии и находившиеся на них здания так же были заняты немцами — в них разместился немецкий полевой госпиталь и проходящие воинские части. Оставшиеся в нашем распоряжении больничные корпуса были переполнены больными и ранеными гражданами и военно-пленными.
Когда гражданских больных по выздоравлению мы могли выписывать, то военно-пленных не нуждавшихся в стационарном лечении девать было не куда. А поэтомы мы оставляли их в больнице в качестве дворовых рабочих, санитаров, а медперсонал направляли на работу в отделения больницы. Поступление тяжёлых больных из лагеря не прекращалось, принимались же они безотказно.
Группе женщин-патриоток удалось получить помещение и разрешение под флагом Красного креста на общежитие для инвалидов военно-пленных. Больница снабжала этот «Красный Крест» твёрдым и мягким инвентарём, помогала продуктами питания, медикаментами, а медицинскую помощь добровольно взяли на себя врачи Жвания и Максимов, переселившись в «Красный Крест». Заведывала этим Красным Крестом моя жена, Наталия Петровна.
На содержание и питание больных «управа» отпускала очень скудные средства.
На питание военно-пленных из немецкой хозяйственной комендатуры и лагеря, после постоянных напоминаний, изредка, в самых ограниченых количествах получали обыкновенное зерно и подгорелое зерно. Из этих «продуктов» составить какой-либо рацион для больных естественно было невозможно. Поэтому администрация больницы, через местную украинскую газету обратилась к населению с воззванием прийти на помощь к голодающим военно-пленным. И село откликнулось: из колхозов стали привозить картофель, капусту и другие овощи, муку, а иногда и сало, крупы, яички и даже мёд.
Большое подспорье в питании сыграло наше цветное хозяйство и оранжерея. Садовником был покойный Рудковский. Эго стараниями, каждый свободный участок больницы был засеян цветами. Ежедневно летом на базар отправлялась линейка гружёная цветами, а на вырученные деньги покупались продукты питания. Был разбит огород, снабжавший больницу овощами. Нам удалось сохранить поголовье свиней (около двадцати), двух коров и несколько лошадей. В поддержании больничного хозяйства, доставка кормов, много и добросовесно работали кучер Городижский, старший рабочий Сиряк, повар Федченко и военно-пленные. Благодаря их работе и усердию больные не голодали.
Несмотря на «Триумфальное» шествие немцев в первые месяцы войны, их военные успехи, мы как то не могли себе представить поражение нашей Родины. Когда под Москвой немцы получили отпор и впервые попятились, появилась вера в победу, а после Сталинграда — уверились в разгроме фашистов. Хотелось всеми мерами сохранить народное имущество, а наших людей к предстоящей ещё борьбе с захвадчиками. Ни однин из сотрудников больницы, несмотря на старания Зрайковского, не были отправлены в Германию и много бойцов военно-пленных были перепралены за линию фронта, или ушли к партизанам и, судя по потом полученным письмам, благополучно достигли цели.
Летом 1942 года моя дочь Татьяна была угнана гебицкомисаром Роттом в Германию, несмотря на заключение наших и немецких врачей о её не транспортноспособности в следствии болезни крови. В 1944 г. ей удалось бежать из Австрии навстречу нашим наступающим войскам и вернуться на Родину.
Многие врачи из военно-пленных, работавшие во время оккупации в больнице — Киракозов, Цимбалист, Быкова, Фомин, Богдановский, Добров, Божко, Кравцов, Максимов, Жвания, Богданова, Фельдшера Деркач с женой и другие, фамилии которых я уже забыл, после освобождения г. Кременчуга, пополнили ряды Красной Армии. Самыми тревожными для больницы были последние недели оккупации.
Улицы города были забиты машинами, отступающими войсковыми частями и учереждениями. Однажды, вернувшись из больницы застал у себя в квартире непрошенных гостей. Вселился немецкий гауптман — подревник с переводчицей. Жить под одной крышей с такими постояльцами было противно и я перебрался с семьёй в больницу. К тому же в такое тревожное время считал свой присутствие в больнице необходимым, чтобы не допускать паники и приложить все усилия сохранить людей и имущество.
Начались подрывные работы немцев: систематически, в течении почти трёх недель взлетали в воздух кварталы за кварталами, деревянные здания сжигались. Жители угонялись на ту сторону Днепра. Дошла очередь и до больницы. Я получил приказ от немецкого командования в течении 24 часов освободить все больничные помещения, всех нетранспортноспособных больных разместить в здании медшколы, а инфекционных – в одном из бараков; оставить для обслуживания их трёх врачей инвалидов, а остальных и всех военно-пленных переправить на ту сторону Днепра. Весь инструментарий, аппаратуру и мягкий инвентарь оставить в отделении, белья оставить только по одному комплекту, а из инструментария — только для перевязок. И заключение: за невыполнение приказа буду лично отвечать по закону военного времени.
На деле получилось иначе. Из отделения весь мягкин инвентарь вынесли на больных, одевая их в несколько пар белья и укрывая несколькими одеялами. Инструменты и часть аппаратуры вначале запрятали в подземный коридор главного здания, а когда я узнал что главное здание будет не сожжено, а взорвано, то ночью с надёжными людьми перепрятали часть в бурьян, а часть в барак инфекционного отделения. Поэтому, когда утром на другой день появились взрывщики, в зданиях остались только громоздкие вещи и аппаратура ренген-кабинета, которую не в силах были вынести.
Когда немцы начали взрывать город, обитатели Красного Креста частью рассеялись по окресностям, а большая часть пришли на территорию больницы, в том числе доктора Жвания и другие.
Были взорваны главный корпус, здание инфекционного отделения, изолятор, акушерско-генекологическое отделение, сожжены паталогоанатомический музей, погибли очень ценные препараты, собраные за много лет существования больницы.
Взорвав лучшие корпуса больницы, немецкий офицер, руководивший взрывами, покинул территорию больницы, поручив своей команде покончить с остальными, намеченными на уничтожение зданиями.
Вступив с оставшимися солдатами-подрывниками в переговоры, предварительно угостив их спиртным и дав закусить, нам удалось без особого труда уговорить их не продолжать начатого ими грязного дела. Таким образом были сохранены здания лаборатории, амбулатории, аптека, два корпуса больничных зданий, продуктовый и вещевой склады, квартиры служащих и несколько зданий медицинской школы.
В последние дни оккупации по несколько раз в сутки заглядывали в больницу немецкие солдаты, проверяя состав больных и сотрудников. Но к этому времени всем кому грозила опасность были угнаны на ту сторону Днепра, надёжно запрятались в руинах взорваных зданий, крытых щелях, а женщины в родильное отделение, которым заведовала уже покойная врач Букач. Надёжным убежищем оказалось инфекционное отделение, на дверях которого крупными буквами значилось: Сыпной тиф, куда немцы не решались заглядывать.
Последний день оккупации был пожалуй самым жутким. Чувствовалось что немцы сильно нервничают. Кучки немцев шныряли по палатам, наскоро проверяя контингент больных. Видно было что они куда то спешат, им уже было не до нас. На территорию больницы заезжали танки, один из которых чуть было не раздавил запрятавшихся в щель людей. Со стороны города слышалась стрельба. К вечеру на территории больницы уже не появлялось ни одного немца.
Измотавшись за этот тревожный день, я, Кирокозов и другие врачи прилягли на брошеный на пол тюфяк в палате раненых, когда услышали радостные голоса, смех и слёзы. Выбежали в коридор и увидели при свете коптилок военных с погонами Не власовцы ли? О присвоении новой формы мы не знали. Но звёзды на фуражках и радостные лица рассеяли сомнение. Пришло освобождение.
Больница продолжала работать. На другой день была построена силами сотрудников и военно-пленных кухня, больные размещены в оставшиеся здания, заработала аптека и лаборатория. Нам удалось своевременно запрятать большую часть поголовья свиней, а корову и лошадей, экипажи, сбрую надёжно спрятал кучер Городижский.
Больница стала принимать раненых бойцов до подхода госпиталей. А когда по городу на площадь шла первая демонстрация, то впереди нашей колонны несли свой больничное знамя и портреты вождей. Это не случайно. Мы верили в конечную победу и оставшись на оккупированной земле, старались по скольку позволяли наши силы и возможность сохранить наших людей и народное имущество, не считая это доблестью, а просто обыкновенным долгом каждого честного человека, любящего свою Родину.
После освобождения г.Кременчуга я остался жить в больнице, так как немцы разграбили и сожгли мою квартиру.
Автор В.К. Константинович
Воспоминания переписаны с воспоминаний Владимира Константиновича любезно предоставленые его внуком Абрамовым Алексеем, предыдущие воспоминания были сильно урезаны Советской цензурой